Роберт Асприн - Сезон штормов

— Эйчану все равно. Он платит нам медяки и раздает серебро и наши имена чуть ли не каждому встречному.

— Не трогай его. Эйчан сказал…

— Эйчан сказал! Отстань от меня. Я не собираюсь перерезать глотку этому ублюдку, по крайней мере сегодня. У меня болит голова. Оставь меня в покое.

— Хорошо-хорошо. Я не буду разговаривать с тобой, только останься здесь.

Отворив дверь, юноша вышел на улицу.

— Мор-ам! — отчаянным шепотом позвала его сестра.

Юноша повернулся, вытаскивая монету.

— Достаточно, чтобы по-настоящему напиться, но, увы, только одному, извини.

Завернувшись в изорванный плащ, Мор-ам исчез во мраке аллеи. Прикрыв дверь, Мория пересекла комнату, присела на кушетке, обхватив руками голову и чувствуя, как бушует в жилах кровь. От досады ей хотелось что-нибудь разбить. С тех пор, как во время налета погибло больше половины бойцов, все пошло прахом. Эйчан пытался собрать оставшихся. Они не знали, насколько правдивы его слова о том, что Джабал жив. Порой к Мории приходили сомнения, хотя она и не высказывала их вслух.

Сомнения, одолевавшие Мор-ама, были куда значительнее. Мория не винила во всем своего брата, сегодня вечером Эйчан стал ей ненавистен, хотя она понимала, что именно Мор-ам привел за собой незнакомца. Напился. Накачался кррфом почти до невменяемости.

Любое место было опасно посещать слишком часто, и таверну Мамаши Беко тоже. Мор-ам любил злачные места, и привычки вели его по накатанному пути. От Мор-ама шел запах смерти, пугавший сестру. Сейчас, когда власть Джабала сильно пошатнулась, все враги, которых он успел нажить за долгую жизнь (а таких было немало), слетелись, точно стервятники на падаль.

Канули в Лету те дни, когда ястребиные маски гордо вышагивали в нарядных одеждах по улицам, теперь они носили рваные плащи и были рады схорониться в любой дыре. Для них такая перемена была горькой.

Мор-ам не смог снести этого. Мория давала ему деньги, деля их на две части, но Мор-ам лгал ей, и она знала, что это так, поскольку для посещения Мамашиного заведения требовалось больше. Возможно, он перерезал чье-то горло или украл кошелек, невзирая на строгие наказы Эйчана. Мор-ам медленно убивал себя, и сестра понимала это. Вдвоем они вырвались из этой грязи, из этой трясины и поступили на службу к Джабалу, научившись жить, как господа. Теперь, когда они вернулись к тому, от чего бежали, Мор-ам принимать такие условия жизни отказывался. Весь свой разум и талант Мория отдавала брату, прикрывала его, лгала ради него. Эйчан собственноручно убил бы Мор-ама или избил бы его до смерти, если б узнал, что тот отправился в ночь. Жаль, у нее нет сил выбить из брата всю его глупость, прижать его к стене и хорошенько вразумить.

Мор-ам быстро шагал по улице. Никто из нищих не обратил на него внимания, а сам он поспешил как можно быстрее пересечь главную дорогу.

Параллельно происходили иные события. Один из нищих, проснувшийся подле своего пристанища в аллее, потянулся и перекатился в тень. Встав на ноги, он начал как-то странно двигаться — то низко пригибался, то быстро перебегал открытые участки.

Задвигались и другие нищие. Одни и в самом деле были калеками, другие нет.

Один из нищих исчез в аллее, ведущей к лачуге неподалеку от Мамашиной таверны, где позади хижины под мостом Белая Лошадь медленно, лениво несла свои воды в свете луны.

Стены лачуги подпирали охранники, столь же непохожие на охрану, как нищий не был похож на гонца. На коврике свернулась калачиком девочка на побегушках — худая, даже костлявая.

Едва взглянув на нищего, она снова заснула. Одноногий старик последовал ее примеру, но лежащий у двери великан привстал и махнул посланцу рукой.

— У меня есть кое-что для его ушей, — прозвучал голос нищего.

Страж отворил дверь. Из темноты едва пробивался свет, правда, достаточный для того, кто все время проводил внутри.

Войдя, посланец привычно присел и изложил суть.

Сидя в постели, Морут выслушал его и, когда тот закончил, приказал вызвать к себе Сквита и Истера.

Поспешно поклонившись, Лутим покинул комнату.

Итак, последний Мамашин жилец. Положив на колени руки, Морут анализировал полученные сведения, улыбаясь и вздрагивая одновременно, ибо всякая связь между его вотчиной и масками, на которых он охотился, причиняла ему беспокойство. В темноте, на внутренней стороне двери гвоздем была пришпилена ястребиная маска, кровь на ней при свете дня походила на ржавчину. Маску могли видеть лишь те, кто приходил в хижину и за которыми дверь закрывалась. Такая своего рода «шутка».