Анджей Сапковский - Последнее желание. Меч Предназначения (Ведьмак)

— Это я, — гордо выпрямился поэт, поправляя шапочку с пером цапли. — Чего желаете, добрый человек?

— Мое почтение, — сказал брюхач. — Я — Телери Дроухард по прозвищу Краснобай, бакалейщик, старшина здешней гильдии. Сын мой, Гаспар, обручается с Далией, дочерью Мествина, капитана когги.

— Ха, — сказал Лютик, храня достойную трубадура серьезность. — Поздравляю и желаю счастья молодым. Чем могу служить? Или речь идет о праве первой ночи? От этого я никогда не отказываюсь.

— Э? Не… того… Тут, значить, такое дело, праздник и выпивка по случаю обручения будут нонче вечером. Жена моя, как, значить, узнала, что вы, мэтр, в Бремервоорд заглянули, дырку мне в брюхе провертела… Ну баба есть баба. Слышь, говорит, Краснобай, покажем всем, что мы не хамы, значить, какие, мы за культуру и искусство головы, значить, положим. Что у нас ежели уж застолье, то, стало быть, это, как его, ну духовное, а не то что только надраться и облеваться. Я ей, бабе глупой, толкую: мы, дескать, уже наняли одного барда, тебе мало? А она, что один — это, значить, недостаточно, что, дескать, мэтр Лютик — другое дело. Какая слава и, опять же, соседям шпилька в задницу. Мэтр? Окажи нам, значить, такую честь… Двадцать пять талеров, значить, наличными, как символ, само собой… Только лишь бы искусству потрафить…

— Уж не ослышался ли я? — протянул Лютик. — Я — второй бард? Довесок к какому-то другому музыканту? Да еще этот, как его, символ? Мне? Нет, так низко я еще не пал, милсдарь Краснобай Дроухард, чтобы кому-то подпевать!

Дроухард стал пунцовым.

— Прощения просим, мэтр, — пробормотал он еле слышно. — Не так я, значить, мыслил… Энто все жена… Прощения просим… Окажите честь…

— Лютик, — тихо шепнул Геральт. — Не задирай носа. Нам необходимы эти несколько монет.

— Не учи меня жить! — разорался поэт. — Я задираю нос? Глядите-ка на него! А что сказать о тебе, то и дело отвергающем выгодные предложения? Хирриков ты не убиваешь, потому что они вымирают, двусилов — потому как они безвредны, ночниц — потому что миленькие, дракона, вишь ты, кодекс запрещает. Я, представь себе, тоже себя уважаю! У меня тоже есть свой кодекс!

— Лютик, прошу тебя, сделай это для меня. Немного жертвенности, парень, ничего больше. Обещаю, и я не стану заноситься при следующем задании, если попадется. Ну, Лютик…

Трубадур, глядя в землю, почесал подбородок, покрытый светлым мягким пушком. Дроухард, раскрыв рот, придвинулся ближе.

— Мэтр… Окажите честь. Жена меня, значить, не простит, ежели я вас не уломаю. Ну… Ну пусть будет тридцать. Как символ.

— Тридцать пять, — твердо сказал Лютик. Геральт усмехнулся, с надеждой втянул носом запах еды, доносящийся с подворья.

— По рукам, мэтр, по рукам, — быстро проговорил Телери Дроухард, и стало ясно, что он дал бы и сорок, если б потребовалось. — А теперича… Мой дом, ежели вам надобно отряхнуться и передохнуть, ваш дом. И вы, господин… Как вас там?

— Геральт из Ривии.

— И вас, господин, конешным делом, тоже приглашаю. Перекусить, значить, выпить…

— Ну что ж, с удовольствием, — сказал Лютик. — Указывайте дорогу, милейший господин Дроухард. А кстати, так, между нами, тот второй бард, это кто же?

— Благородная госпожа Эсси Давен.

Геральт еще раз протер рукавом серебряные набивки куртки и пряжку пояса, пятерней причесал перехваченные чистой перевязкой волосы и очистил голенища сапог, потерев одно о другое.

— Лютик?

— Ну? — Бард разгладил пришпиленную к шапочке эгретку, поправил и одернул курточку. Оба потратили полдня на чистку одежды и приведение ее хотя бы в относительный порядок. — Что, Геральт?

— Постарайся держаться так, чтобы нас выкинули после ужина, а не до него.

— Надеюсь, ты шутишь? За собой смотри получше. Ну, входим?

— Входим. Слышишь? Кто-то поет. Женщина.

— Только услышал? Это Эсси Давен по прозвищу Глазок. Неужто никогда не встречал женщин-бардов? Ах, правда, я же забыл, ты обходишь стороной места, где цветет искусство. Глазок — талантливая поэтесса и певица, к сожалению, не без недостатков, из которых наглость, как я слышал, не самый малый. То, что она теперь поет, — моя баллада. За это она сейчас услышит несколько теплых слов, да таких, что у нее глазок заслезится.

— Лютик, смилуйся. Ведь выкинут же!

— Не встревай. Это профессиональные вопросы. Входим…

— Лютик?

— Э?

— Почему Глазок?

— Увидишь.

Пиршество имело место в помещении просторного склада, освобожденного от бочонков сельди и рыбьего жира. Запах — не совсем — забили, развесив где попало пучки омелы и вереска, украшенные цветными ленточками. Там и сям, как того требует обычай, висели косы чеснока, назначение которых — отпугивать вампиров. Табуреты и лавки, придвинутые к стенам, накрыли белым полотном, в углу организовали большой костер и вертел. Было тесно, но нешумно. Свыше полусотни человек самых различных состояний и профессий, а также прыщавый жених и не отрывающая от него глаз курносая невеста сосредоточенно и в тишине вслушивались в мелодичную балладу, которую исполняла девушка в скромном голубом платьице, сидевшая на возвышении с лютней, опертой о колено. Девушке было не больше восемнадцати. Очень худенькая, с длинными и пушистыми волосами цвета темного золота. Когда они вошли, девушка как раз кончила петь, кивком поблагодарив за громкие хлопки, тряхнула головой.