Элизабет Мун - Дары

Смех, зазвеневший вокруг, ошеломил его, как ушат холодной воды. Они были повсюду, они окружали его, рваные тени в свете далеких звезд, с оружием, которое уже упиралось ему в бока и спину.

— Смертный мужчина, ты вторгся в наши владения. Голос был совсем тоненьким, тоньше голоска его младшей сестренки, но удивительно четким.

— Я не мужчина, — возразил он.

Это прозвучало так нелепо, что у него сорвался голос; он не раз возражал отцу, что уже мужчина, когда тот слишком часто называл его мальчишкой.

— Не мужчина? — переспросил голос насмешливо. Вокруг снова послышался смех, потом снова все стихло. — А кто же тогда, если не мужчина? Ты слишком высокий для народца скал, слишком некрасивый для эльфов, а раз ты умеешь говорить, то не можешь быть зверем, хотя, конечно, запах…

И опять смех.

Он снова обрел дар речи.

— Я — мальчик.

Старшие обычно бывали более снисходительны к детям, чем к взрослым; надо попытаться прибегнуть к этой уловке.

— А по-моему, нет, — заявил голос. — По-моему, ты взрослый мужчина, по крайней мере кое в чем… — Голос явно намекал, в чем именно, и его бросило в жар. — А поскольку мы нашли тебя спящим поперек нашего тракта и ты взрослый мужчина, я повторяю: смертный, ты вторгся в наши владения. А поскольку ты вторгся в наши владения, смертный мужчина, ты будешь наказан.

Эта смена тона, от обычного к официальному и обратно, совершенно смутила его. Он принялся оправдываться, как в детстве.

— Я не знал…

— Не знал — о чем? Что это наш тракт, или что таким, как ты, он заказан?

— И то и другое… То есть ни о том, ни о другом. Я просто хотел уйти из дома…

Он запинался, как трехногая корова в темноте — и неудивительно, ведь острия все так же больно упирались ему в спину.

— Ты начертил круг на нашем тракте, — сказал голос. — Ты начертил круг, а потом улегся поперек, чреслами на тракт, и ни о чем таком даже не задумался? Ну и олух. Невелика будет потеря.

— Но круг свят, — возразил он. — Круг защищает… Со всех сторон послышалось шипение, пронзительное, как царапанье снежной крупы по стерне; в животе у него похолодело.

— Линия, пересекающая круг, лишает его защитной силы, — возвестил голос. — А если уж этот круг пересечен нашим трактом… Ты сделал страшную ошибку, смертный мужчина, и тебе не избежать наказания. Так значит, ты хотел уйти из дома? Ты уйдешь, еще как уйдешь и никогда не вернешься назад…

Его кулаки сжались от страха, и края сестренкиного подарка больно впились в кожу. Но что такое маленькая деревянная щепка в сравнении с острым оружием этих существ, которое наверняка прочнее и острее дерева?

Он должен попутаться. Он выставил нож вперед, и в свете звезд лезвие полыхнуло серебром.

— А-а… Так ты хочешь драться?

— Я… я просто хочу уйти, — сказал он.

Он почувствовал, как одно острие сквозь рубаху ткнулось в спину, и дернулся вперед, чтобы избавиться от боли. Тени впереди отступили, как будто деревянный ножик в его руке был настоящим оружием. Он для пробы помахал им, и они шарахнулись.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил голос.

— Это нож, — ответил он.

— Ты глупец, смертный мужчина, — сказал голос. — Держись подальше от наших путей; твоя удача может тебе изменить.

Острия у его спины и боков исчезли, и стайка темных теней скрылась в коридоре под травой.

Долл поднялся; сердце у него колотилось как безумное. В поле ничего не было видно, лишь расплывчатая линия отмечала его путь там, где он примял траву и цветы, но впереди ничего не было. Однако теперь он знал, что эта тропка опасна и вернуться к ней нельзя. Он не знал, что это были за существа. Встречаться с ними снова он не хотел ни за что в жизни.

Он свернул с тропы и зашагал сквозь высокие, по пояс, заросли. И, как любой, кто хоть раз пытался путешествовать в темноте, обнаружил, что это труднее, чем представляется. Хотя сверху цветочное поле казалось ровным, земля у него под ногами то уходила вниз, то поднималась вверх, и он то спотыкался о какую-нибудь кочку, то скрежетал зубами, в очередной раз угодив в яму. Но он упрямо пробивался вперед, не обращая внимания на производимый им шум и не думая об опасностях, которые мог на себя навлечь. Пробивался, пока, ничего не соображающий от усталости, не споткнулся об очередную кочку и не растянулся в траве в полный рост, да так, что искры из глаз посыпались. Прямо там он и заснул, совершенно обессиленный всем произошедшим, и спал, пока не взошло солнце и мимо него не пролетела с жужжанием какая-то ранняя пчела.