Одезри покачал головой, не находя слов. В голове роились десятки мыслей, но ни одна не казалась достойной того, чтобы ради неё разбить доверчивую тишину.
— Не уезжай, — попросил он, наконец. — Пожалуйста, останься.
Келеф иронично улыбнулся. Хин узнал это выражение: в маске — лишь лёгкий прищур глаз, всегда казавшийся холодным и зловещим.
— Где же твоя решительность? — Сил'ан опустил ресницы. — Слышу только растерянность и отчаяние.
— Я скажу…
— Нет, мой герой. Что бы ты ни сказал — нет.
Хин опустился на пол, уставившись в стену перед собой. Келеф отвернулся к окну и заговорил неторопливо:
— Я не Бог, не наставник, не защитник, не уан — меня измотали эти роли. Я — живое существо. Из-за сухости, жары и тревог тускнеет и увядает моя красота, здесь никому не нужная. Хахманух был прав: я тщеславен, мне приятно обладать властью, но куда больше я хочу чувствовать себя желанным, делить наслаждение и больше никогда не оставаться одному. Летням не нужен такой повелитель, и выход прост — маска для лица и маска для духа. Кто знал, что за семнадцать лет они так отяжелеют, что сделаются невыносимыми?
Молодой мужчина потерянно молчал. Сил'ан задумчиво улыбнулся:
— Помнишь, как мы возвращались от реки — первый раз — и что ты сказал мне тогда? Прекрасные слова. Я ведь лежал и представлял, как постепенно исчезну в Лете — может быть, рассыплюсь песком. Ты говорил искренне. И — я изумился себе — мне стало жаль что ты детёныш, а в твоих словах нет умысла. Окажись на твоём месте взрослый человек, я подарил бы ему блаженство. Из благодарности.
Келеф коснулся пальцами ожерелья на шее, и бледное лицо скрылось за белой улыбающейся маской:
— Я должен был рассказать, мой герой. Тайны связывают двоих столь же неумолимо, сколь и клятвы.
Церемония прошла скромно. Единственным гостем издалека был старик Каогре, который сидел молча, погруженный в невесёлые воспоминания, всё время, пока один из его советников бубнил славословия, обращённые к небесам. Некогда грозный правитель поднял голову единственный раз, когда вслед за Келефом, должен был произнести слова отречения, но так и не открыл рта. Их записали на бумаге, старик трясущейся рукой, едва удерживавшей перо, вывел подпись, снял с шеи тяжёлую металлическую печать и бережно, точно мать, оставляющая младенца у чужого порога, положил её на землю. Потом поднялся, опираясь на руку советника, и ушёл. Даже притихшая дочь не осмелилась его удерживать.
Облезлые шкуры закрывали стены, потрёпанные ленты развевались на ветру, придавая пустому двору нелепый, а не праздничный вид. Надани часто и неловко смеялась, пытаясь внести оживление. Воины, пришедшие из деревни, молча жевали недожаренное мясо. Смеркалось. Когда зажглись факелы, люди выстроились в три ряда, уныло прочитали клятву верности. Орур повторил её отдельно, так чтобы слышали все, и низко поклонился новому правителю. Данастос, не обращая ни на что внимания, беседовал с Келефом. Вазузу ненадолго покинула его, остановилась рядом с Хином; улучив момент, украдкой обняла и шепнула так быстро, словно всхлипнула:
— Будь счастлив.
Хин спустился во двор ещё до рассвета, неторопливо поднялся на стену.
— Хм, — приветствовал его сторожевой из гамака, накрытого шкурой.
Молодой уан посмотрел в его сторону.
— Что-то вы ни свет, ни заря, — уклончиво отговорился тот.
Одезри собирался промолчать, вместо этого вдруг признался:
— Тревожно.
— А то, — ничуть не удивился старый стражник. — Одному остаться — это всякому не по шерсти.
Хин вздохнул, облокотился на стену, обжигающе холодную. В зелёном свете зари его лицо казалось серым, постаревшим от ночных кошмаров.
— Кто только тут вот так ни стоял, — негромко заметил сторожевой. — Чего только ни передумали — только камни и помнят.
Уан провёл рукой по глазам, будто пытался стряхнуть липкое наваждение. Летень, кряхтя, повернулся в гамаке, внимательно присмотрелся к сгорбленной фигуре и сиплым голосом сказал:
— Напрасно ждёте.
Одезри обернулся к нему.
— Уехали уже, — пояснил сторожевой.
Хин резко выпрямился:
— Когда?
— Три часа назад. В самое жуткое время.
Молодой мужчина замер неподвижно, потом затряс головой, сорвался с места и бегом бросился вниз по лестнице.
— Эх, — коротко вздохнул стражник, но, вместо того, чтобы закрыть глаза и снова задремать, повернулся на другой бок и уставился в зеленеющую даль.
Эпилог
— Я не понимаю, Хин, — криво улыбаясь, выговаривала Юллея, меряя комнату шагами. — Год назад — я не могла позволить себе платье, как у госпожи Седвес. Семь месяцев назад — мне пришлось делать вид, что я не знаю, как при дворе уванга модны веера. Посмотрите, нет, вы посмотрите в каких обносках вынуждена ходить ваша прекрасная жена! Пять месяцев назад — туфли! Два — я до сих пор ношу те кольца и украшения, которые привезла с собой! И теперь вы снова заявляете мне, что я не могу шить платье у господина Де-Рьи?
Читать дальше