Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Князь Владигор утвердился на отеческом престоле по старинному синегорскому праву, вырвав наследственную власть из грязных, не брезговавших никаким гнусным делом рук единственного дядюшки Климоги. Пышно отпраздновав трудную, но красивую победу любимого князя над мерзким Триглавом, народ постепенно возвращался к своим привычным делам: рыбаки вытаскивали на берег лодки, обкалывая с бортов первую ночную наледь; лесорубы точили топоры, разводили пилы и прилаживали новые полозья к саням, готовя их к зимнему пути; охотники плели волосяные силки, а княжеская дружина без устали травила по первому снегу клокастых недолинявших зайцев.

Сам князь тоже порой выезжал с ними в поле и отчаянно носился по опушкам и пологим склонам холмов на косматом охотничьем жеребчике, присланном ему из далеких степей, через которые текла в своем неудержимом стремлении к полуденному морю полноводная Чарынь. Купцы, спускавшиеся на ладьях до самых ее низовий, говорили, что населяют те степи узкоглазые желтолицые всадники, пригоняющие на шумные рынки приморских крепостей вереницы попарно скованных невольников. Говоря это, разворачивали перед князем куски тонкого и легкого, как паутина, шелка, высыпали из костяных шкатулочек граненые слезки бриллиантов и толстыми пальцами выкладывали сверкающие узоры на бездонном, как ночное небо, бархате.

С купцами приходили и гонцы, доставлявшие грамоты, писанные незнакомыми значками на сухих, как бычий пузырь, шкурах, на гладких дощечках, на бараньих лопатках, и порой Владигор до первых петухов сидел с толмачом, переводившим далекие послания на родной синегорский язык. Начинались все они почти одинаково: «О могущественнейший, высочайший и мудрейший…» — и только сравнения были разные: на бараньих лопатках уподоблялся он месяцу и змее, а на сухой коже — дракону и солнцу; а после приветствий и пожеланий «вечного благополучия и процветания» следовали просьбы принять «скромные дары» и пропустить через синегорские леса и озера купеческий караван.

Выслушав послание, Владигор встряхивал кудрями и, глядя в светлые наглые глаза толмача, спрашивал: «Как, Ходя, пропускать? Или пусть в обход, через Заморочный Лес и Мертвый Город, пробираются?»

— На все светлейшая княжья воля, — уклончиво отвечал толмач, опуская длинные ресницы. — Кого-то, может, и пропустить, а кого-то и не стоит.

— Да ты прямо отвечай! — настаивал Владигор. — Я в торговых делах мало смыслю, мне, сам знаешь, кроме седла, меча, кольчуги да коня хорошего, ничего не надо…

— Тебе, может, и не надо, — кривил губы толмач, — у тебя семеро по лавкам не сидят, да и приданое за дочкой собирать не надо…

— Не сидят, значит, не судьба, — хмуро перебивал Владигор, — но я тебя не о том спрашиваю…

— А что меня спрашивать? — уворачивался Ходя, пятясь к двери. — Я человек маленький, мне в княжеские дела соваться не по чину…

И, как всегда, стукнувшись бритым виском о дверной косяк, выходил, оставив князя наедине с предрассветными петушиными криками и грамотами, в живописном беспорядке разбросанными по столу.

Бывало, что появлялся в такие часы Филька. Подлетал к окошку, цеплялся когтями за переплет, цокотал кривым клювом по цветной слюде, а когда Владигор со скрипом распахивал рамы, вваливался в светелку и резким взмахом крыла задувал лучину.

— Что, князь, закручинился? — спрашивал он, сбросив птичий облик и разворачивая первый попавшийся свиток. — Государством править — не мечом махать! Сплеча рубить не годится!

— Сам понимаю, Филимон, — отвечал князь, прикрывая окно и едва различая в сумерках широкие плечи собеседника, — но у каждого свой интерес, — как их рассудишь? Иноземных купцов с товаром пропустишь — своих разоришь, а не пропустишь, так либо войну накличешь, либо найдут они другие пути в обход Синегорья, и тогда никакого дохода в казну не поступит!.. А дружину кормить надо? Кузнецам, шорникам, плотникам платить надо? А калек, нищих, слепых, убогих, которых мне Климога в наследство оставил, из каких доходов кормить прикажешь?

— Да, разорил народ дядюшка-кровопийца, — вздыхал Филимон. — При нем только дружина хорошо жила: кони сытые, подкованные, к седлам волчьи хвосты приторочены, ножны в золотых насечках, из-за голенищ стрелы торчат. Только кто слово поперек скажет, так сразу оперенье из глотки торчит! А знаешь, как их Климога муштровал? Сказал: куда я стреляю — туда и вы! А потом коня своего любимого вывел на выгон, пустил в него стрелу, а с тех, кто следом за ним тетиву не спустил, шкуру приказал содрать! А перед теми, кто в коня его стрелять не отказался, жену свою поставил, и тут уж никто не промахнулся — вмиг вся как дикобраз сделалась! А народу сказал, что отравить она его хотела, даже перстень с ядом под печаткой с крыльца показывал.