Мэри Стюарт - Недобрый день

— Я пытался предостеречь тебя, Мордред. Но мог ли ты уразуметь мое предупреждение? А даже если бы и уразумел, что еще мог ты сделать сверх того, что сделал и так? Ну что ж, это дело прошлое, еще раз спасибо тебе, и давай больше не поминать об этом… Однако надо обсудить последствия. Когда ты беседовал с Гавейном, что он говорил про Бедуира?

— Что изо всех сил постарается сдерживаться. Если терпимость к Бедуиру — цена его возвращения в ряды Сотоварищей, полагаю, Гавейн ее заплатит.

— Примерно то же самое он говорит и в письме. Думаешь, Гавейн сдержит слово?

Мордред повел плечами.

— Думаю, да — насколько сможет. Он предан вам, сир, в этом не сомневайтесь. Но вы сами знаете, что за необузданный у него нрав и насколько он способен владеть собой. — Молодой человек снова пожал плечами. — Вы его призовете?

— Но Гавейн вовсе не изгнан. Он свободен вернуться, а если приедет по доброй воле, так, пожалуй, все обойдется. Бедуир обосновался в Бретани; он писал мне, что жена его ждет ребенка. Так что разумнее ему там и остаться: так оно лучше для всех нас и для моего кузена Хоэля тоже. В Бретани назревает смута, и меч Бедуира там окажется куда как кстати, равно как и мой.

— Как, уже? Вы ведь поминали об этом и раньше.

— Нет. Речь идет не о том, что мы обсуждали прежде. Положение нынче совсем иное. Пока ты жил на этих своих островах, из-за границы пришли вести, что сулят великие перемены как в восточных империях, так и в западных.

И король принялся объяснять. Скончался Теодорих, король Рима и правитель Западной империи. Он процарствовал тридцать лет, и смерть его несла с собой перемены столь же значительные, сколь и внезапные. Будучи готом и, следовательно, варваром по определению, Теодорих, подобно многим своим соплеменникам, чтил Рим и восхищался Римом, даже сражаясь с целью завоевать Рим и поселить свой народ в мягком итальянском климате. Он охотно использовал все то, что счел лучшим в римской культуре, и попытался восстановить либо укрепить систему римского законодательства и государственного права. При Теодорихе готы и римляне оставались двумя различными народами, живущими по своим собственным законам и отвечающими перед своими собственными трибуналами. Король, из своей столицы в Равенне, управлял справедливо и даже мягко, объединив воедино законодательную власть Равенны и Рима, где по-прежнему даровались и утверждались древние звания прокуратора, консула и легата.

Теодориху унаследовала его дочь, как регентша при своем десятилетнем сыне Аталарихе. Но, по слухам, взойти на трон у мальчика не было ни малейшей надежды. В Византии тоже без перемен не обошлось. Стареющий император Юстин отрекся в пользу своего племянника Юстиниана и возложил на его чело венец Востока.

Новый император Юстиниан, богатый, честолюбивый, привлекший на службу блестящих полководцев, по слухам, мечтал восстановить утраченную славу Римской империи. Поговаривали, будто он уже поглядывает на земли вандалов в южных пределах Средиземноморья; однако похоже было на то, что сперва он попытается раздвинуть границы империи на запад. Франки Хильдеберта и его братьев бдительно следили за каждым движением с востока, но теперь к извечной угрозе со стороны бургундов и алеманов добавилась опасность куда более серьезная — Рим. А за бастионом франкской Галлии, в полной зависимости от доброй воли соседа, укрылась крохотная Бретань.

С трех сторон огражденную морем, с четвертой стороны Бретань защищала лишь земля, номинально принадлежащая франкам, но, по сути дела, наполовину обезлюдевшая: густой лес, населенный сторожкими племенами или теми, кого война согнала с насиженных мест. Этот народ сбивался в кучу в наспех построенных деревушках и вместе со своими полудикарями-вождями никому не приносил вассальной клятвы.

А недавно, как писал король Хоэль, поступили тревожные известия из нескольких лесных общин к северо-востоку от его столицы. Просочились сообщения о набегах, грабежах, жестоких нападениях на дома и хозяйства, и уж совсем на днях случилось смертоубийство и впрямь чудовищное: подожгли усадьбу, и все ее обитатели — восемь взрослых и с полдюжины детей — нашли смерть в пламени, а все их добро и скот достались грабителям. В лесу воцарился страх; ходили слухи, будто поразбойничали там франки. Подтверждений тому не было, однако гнев закипал, и Хоэль опасался слепой мстительности и повода к войне — в тот самый момент, когда дружба с франкским соседом сделалась насущной необходимостью.