Даррелл Швейцер - Стать чернокнижником

А частью этого узора были даже тишина реки и громкий стук моего сердца.

И даже голос моей сестры.

Сначала мне показалось, что у меня просто звенит в ушах, но потом звуки стали складываться в слова, которые доносились еле-еле, откуда-то очень издалека, и были едва различимы для слуха.

— Секенре, — говорила она, — помоги мне. Я заблудилась.

Я стал отвечать ей то вслух, то мысленно:

— Я уже иду, маленькая моя. Подожди меня.

Она сипло всхлипывала, глотая воздух, — похоже, она плакала уже очень долго.

— Здесь темно.

— Здесь тоже темно, — тихо ответил я.

Гордость не позволяла Хамакине сказать, что ей страшно.

— Хамакина… А отец там, с тобой?

Что-то плеснуло вблизи борта лодки, и голос отца прошептал возле самого моего уха:

— Секенре, если ты любишь меня, отправляйся обратно, я приказываю тебе плыть обратно! Не приходи сюда!

Я вскрикнул и сел. Похоронные монеты упали мне на колени. Я повернулся в одну сторону и в другую, осматриваясь вокруг.

Лодка скользила мимо огромных черных тростников. В беззвучной темноте вдоль берега стояли одна за другой белые цапли; они слабо светились, как лицо Сивиллы. А из воды за мной наблюдали эватим, целые полчища этих существ, похожих на мертвенно-белых голых людей, но с крокодильими головами; неподвижно лежали они на мелководье. Но отца нигде не было видно.

Небо надо мной было темным и ясным, и светили звезды, но не такие, как на Земле. Здесь их было меньше, и сами они — бледные, почти серые, — складывались в созвездия мертвых, о которых рассказано в Книгах Мертвых: Рука, Арфа, Кувшин Забвения, Глаз Сурат-Кемада…

Я очень осторожно поднял похоронные монеты и положил их обратно в сумку. Я хотел пить и поэтому хлебнул глоток из фляги. Здесь мне нельзя было пить воду из реки, ибо только мертвым можно пить воду мертвых и только мертвым — вкушать плоды земли мертвых. Об этом тоже сказано в Книгах Мертвых.

И вот я глядел в бесконечную тьму ничем не прикрытыми глазами смертного. Далеко за спиной, там, откуда приплыла моя лодка, виднелись робкие отблески света — лишь более бледный оттенок неба, точно позади меня было отверстие, сквозь которое я уже прошел. С каждым мгновением мир живых оставался все дальше и дальше.

Белые цапли, все как одна, взлетели, и на мгновение воздух наполнили совершенно беззвучные взмахи их крыльев. А потом цапли исчезли. Они, как и эватим, были гонцами бога Темной Реки.

Но мне они не несли никаких посланий.

Я начал видеть привидения среди тростников; когда я проплывал мимо, они, до того лежавшие, садились и умоляли меня взять их в лодку, чтобы они могли отправиться в последнюю землю подобающим образом. Они представляли собой всего лишь клубы дыма, смутные намеки на некие очертания, которые я видел краем глаза. Взглянув в упор на любого из них, я их не видел.

Некоторые взывали ко мне на языках, неизвестных мне. Лишь немногие упоминали места и людей, которых я знал. Этих немногих я боялся. Я не хотел, чтобы они узнали меня. Я лег на дно лодки и снова положил монеты на глаза. Через некоторое время я забылся неглубоким сном и во сне увидел отца. Он вышагивал туда-сюда по черным водам, и от края его мантии, волочившегося по воде, шла рябь; лицо отца было искажено яростью. Один раз он остановился и стал свирепо трясти меня, говоря: «Нет, сын мой, нет. Не этого я желал для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… Потому что я по-прежнему люблю тебя. Отправляйся назад в Страну Тростников. Возвращайся назад!»

Но во сне я только и ответил ему: «Отец, я уйду, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину».

Он смолчал, продолжая свирепо расхаживать взад и вперед. От ярости он не спросил даже, люблю ли я его.

Я проснулся от еле слышного пения. Казалось, что ветер откуда-то издалека доносит звук многих голосов. Я вновь сел, убрал монеты в мешок и увидел огромную трирему, несущуюся прямо на меня; парус ее так и вздувался от ветра, а весла взбивали волны в пену.

И все же это была вещь бестелесная, вроде затаившихся в тростниках привидений, — лишь очертания из дыма. Голоса гребцов были приглушенны, барабан, задававший темп, стучал, как тихий отголосок далекой угасающей бури. Сквозь корпус судна и его парус просвечивали звезды, и пена от весел тоже была призрачной. Воды вокруг меня были по-прежнему черны, гладки и безмолвны.

Да, это были чудеса, но тайны в них не было, ибо Великая река сосуществует с рекой Мертвых, пусть и текут они в разные стороны. Иногда по ночам матросы речных судов мельком видят смутные очертания — это груз, который несет черное течение. Заметив такое, матросы считают это дурным знаком и приносят жертвы, чтобы успокоить гнев того божества, против которого они могли согрешить.