Гордон Диксон: Дракон и Джинн

— Рад это слышать, — сказал Каролинус. — Я думаю, ты не станешь прибегать к магии, чтобы перенестись в замок, а просто полетишь?

— Можно и так, — согласился Джим. — Я люблю летать. Но к слову говоря, разве мои превращения в дракона и обратно в человека не есть магия?

— По сути дела, в твоем необычном, относящемся только к тебе случае — нет, — ответил Каролинус. — Ты, как самородок, ни на кого не похож. Ты явился в этот мир драконом, и как только ты перестанешь им быть, вся заключенная в тебе энергия исчезнет.

— Хорошо, — сказал Джим. — Как только выйду из домика, превращусь в дракона.

— Так и сделай, — сказал Каролинус. — Так будет лучше.

Минут через двадцать Джим опустился на башню замка, на флагштоке которой развевался по ветру стяг с гербом барона Маленконтри. Караульный встретил своего господина ритуальным возгласом вроде того легкого крика, который издала, завидев его, вдова Теббитс. Джим кивнул караульному, обернулся человеком, спустился по лестнице, открыл дверь и вошел в комнату.

За столом с разложенными перед ней бумагами сидела Энджи и занималась делом, за которое не взялась бы ни одна находящаяся в здравом уме леди в четырнадцатом веке. Энджи подсчитывала хозяйственные расходы.

Конечно это было делом управляющего Джона. Но Энджи как-то обнаружила, что Джон всецело следует установившемуся обычаю и, распоряжаясь хозяйскими деньгами, изымает в свою пользу суммы, которые оказались бы не лишними и в хозяйстве. Возмущенная Энджи обратилась к Геронде, но та, просмотрев бухгалтерские книги, сочла, что Джон не так уж и злоупотребляет своим положением. Действительно, его аппетиты были вполне умеренными, и Геронда настоятельно посоветовала Энджи оставить все как есть.

И все-таки Энджи решила поставить дело по-новому, так, как оно велось бы в прагматичном двадцатом веке. Она взялась за бухгалтерские книги сама, а Джону вдвое увеличила годовое жалованье, что с лихвой окупило его неожиданные потери. Теперь Энджи не только держала хозяйство в своих руках, но и превосходила хваткой своего управляющего:

— Джим! — воскликнула она, отрывая взгляд от бумаг. — Где ты пропадал?

— Пришлось задержаться у вдовы Теббитс, у нее не было дров, — ответил Джим. — У сэра Губерта провалилась в яму корова. Ну а там уж было рукой подать до домика Каролинуса, и я не мог не зайти к нему. Надо налаживать отношения. Ты помнишь, я в нем усомнился, когда мы были у графа.

— И все это заняло столько времени? — спросила Энджи. — Уже за полдень.

— Пришлось пробыть у Каролинуса дольше, чем я рассчитывал, — сказал Джим. — Знаешь, с чего он начал разговор? Спросил, готов ли я к следующему приключению. Ну а я ответил: «Конечно, нет. Мы с Энджи хотим несколько лет пожить обычной жизнью».

— Ты так и сказал?

— Слово в слово. Так и сказал, без обиняков.

— Тогда ничто не разлучит нас в обозримом будущем.

— Конечно. Можешь быть уверена.

— Ну что ж, я верю тебе. Брайен ждет внизу.

— Брайен? Каким ветром его занесло?

— Он хочет что-то сообщить и непременно нам обоим сразу, поэтому и ждет тебя. — Энджи встала из-за стола. — Спустимся в зал. Брайен там наверху блаженства, разговаривает с твоим оруженосцем.

Оруженосцем Джима был Теолаф, начальник стражи, произведенный сэром Эккертом в новое достоинство за неимением другого выбора, но безусловно за долгие годы службы поднаторевший в ратном деле, которому решил посвятить свою жизнь Брайен. Оставайся Теолаф простым стражником или даже начальником стражи, в ранге которого он пребывал некоторое время, Брайен вряд ли снизошел бы до разговора с ним. Став же оруженосцем, Теолаф достиг положения человека, с которым не стыдно поговорить, хотя Джим готов был держать пари, что Брайен все еще сидит за высоким столом, а Теолаф ответствует ему стоя.

Сам Джим так и не сумел побороть приобретенную в двадцатом веке привычку предлагать собеседнику сесть. Зато в этом преуспела Энджи, которая спокойно взирала на низших по положению, которым приходилось стоя выслушивать ее или обращаться к ней. И теперь Энджи вместе с Брайеном и Герондой де Шане, его нареченной, взялась за Джима, пытаясь отвратить и его от дурной привычки.

Джим делал успехи, но и только. Его собственные слуги, проинструктированные по указанию Энджи управляющим Джоном, просто не обращали внимания на предложение Джима сесть при разговоре с ним. Теперь у них были развязаны руки, а до того, сидя в присутствии Джима, они чувствовали себя явно не в своей тарелке. Так спустя пятьсот лет можно было оказаться в неловком положении на великосветском приеме, не зная, какую вилку выбрать в нужный момент.