Виталий Сертаков: По следам большой смерти

– Дядька Со-ло-ма-аа!..

Старый гвардеец недовольно оглянулся. Как эти болваны смеют ему мешать, поднимая крик! Не ровён час башкиров или нечисть какую приманят…

Он очень удивился, не обнаружив за спиной огонька костра. Казалось бы, отошел совсем недалеко и шел строго по прямой, но картина позади разительно изменилась. В трех шагах от него шоссе резко сворачивало влево и пропадало в сплошной завесе тумана. Откуда ни возьмись, появился кустарник и заслонил капитану обзор. Кустарник рос прямо из желтой лужи, как-то странно покачиваясь, хотя ветра не было и в помине. Луна переместилась с левой половины неба на правую, приобретя жутковатый багровый цвет.

Капитан заозирался, недоумевая, как он сюда попал…

– А вить енто ты, дядько, бабу мою лапал! - произнес кто-то почти в самое ухо.

В двух шагах стоял, слегка покачиваясь, Муравей, а у ног его терлась Бусинка. Капитана Солому чрезвычайно поразило, откуда у Муравья появились надежно засекреченные сведения; он даже забыл, что солдата следует немедленно разоружить и отправить под трибунал. Ветеран открыл рот, чтобы ответить достойно и строго, но тут до него дошло, что на бойце не только нет оружия, но ниже пояса нет и одежды. По голым ногам Муравья взбиралась прозрачная студенистая масса; она уже забралась под кольчугу, растворяя железные звенья одно за другим. От сабли осталась только рукоятка, пряжка ремня отвалилась от портупеи, холщовая рубаха превращалась в лохмотья.

Муравей нехорошо улыбался и подергивал плечом. Он никогда так не улыбался, одной лишь левой половиной лица. Из носа солдата шла кровь. Бусинка тоже улыбнулась капитану. От ее задних лап остались одни кости, внутренности комком вывалились из брюха прямо в желтую светящуюся жижу, но кошка продолжала вылизывать шерсть на боку.

Солома попятился, споткнулся и упал, моментально погрузившись ладонями в илистую горячую кашу. Секунду назад он был уверен, что стоит на дороге, но асфальт предательски сбежал от него. Капитан почувствовал, что плачет. Он рванулся изо всех сил, освободил одну руку, встал на колено. В нос ударил приторный аромат лакрицы и вареного ириса.

– Эй, старшой, вот ты где!

Капитан хотел крикнуть, чтобы не ходили сюда, но оказалось, что рот залеплен какой-то гадостью, щиплющей похуже самогона. Он нащупал под водой что-то твердое, обернулся и замычал что было сил. По насыпи, подняв над головами факелы, шеренгой шли Седой, Рыба и Палец. Найдя командира, бойцы тревожно загомонили, заметив, в какую беду он попал. Палец уселся и принялся стягивать сапоги, Рыба разматывал веревку. Седой махал факелом, кричал кому-то в полумрак; ему ответили, и вот уже показался, верхом на кобыле, сержант со второй кошкой.

У капитана ничего не болело. Он дернул рукой, грязь с чавканьем разошлась, и старший патруля увидел, на что опирался. Под грязью скрывалось лицо второго караульного, которому вменялось нести вахту на северном рубеже. Посреди болота ефрейтору Груздю делать было совершенно нечего. Выходило, что он, как и Муравей, нарушил приказ. Подобное поведение подчиненных означало для капитана позор и разжалование, он успел подумать, что, когда выберется, сам подаст рапорт об увольнении. Капитан приподнял мокрую голову Груздя за волосы, чтобы показать остальным, а за головой потянулся голый позвоночный столб с ключичной костью…

Палец уже шлепал по воде, обмотавшись веревкой, Рыба и Седой дружно вопили, удерживая лошадь сержанта. Кобыла по брюхо провалилась в грязь, хрипела и плевалась кровью. Сержант, запутавшись в стременах, визжал, как поросенок под ножом. Что-то держало его и тянуло вниз.

– Не-ет… - прохрипел капитан. - Все назад!..

Но его приказаний уже никто не слушал.

Последнее, что заметил капитан Солома, были голые коленные чашечки Сержанта. Тот каким-то чудом держался в седле; кажется, он даже смеялся чему-то, указывая пальцем в болото. Прямо-таки давился от хохота, пока студень не выгрыз дыру у него в животе и кровь не хлынула рекой на холку лошади.

Капитан уже не видел, как на помощь ребятам метнулись те, кто оставался на берегу, как потом, привлеченные неведомой силой, в трясину ступили их кони. Палец почти дотянулся до командира, он лежал на животе, смотрел и силился что-то сказать, выплевывая воду. А потом вода потекла у него не только изо рта, но сквозь ноздри и через глаза и стала красного цвета…

Лошади и кошки погибали долго: еще около часа ночная степь внимала хрипам и стонам. Потом агония стихла.