Нил Гейман - Американские боги

Но Тень больше говорить не мог. Ястреб встал на крыло и медленными кругами пошел вверх, скользя на восходящих потоках в ясное весеннее утро.

Лунный свет.

Тень пробил приступ кашля, жестокого, выворачивающего наизнанку, который будто лезвием полосовал по груди и по горлу. Он хватанул ртом воздух.

— Эй, бобик! — раздался знакомый голос.

Он посмотрел вниз.

Лунный свет жарил сквозь голые ветви отвесно и ярко, как свет дневной, и в этом свете под деревом он увидел женщину: вместо лица — белый овал. По веткам дерева прошелся ветер.

— Привет, бобик, — сказала женщина.

Он попытался заговорить, но снова сорвался на кашель, и кашлял надсадно и долго.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать, — заботливо сказала она, — кашель у тебя нехороший.

Он прохрипел:

— Привет, Лора.

Она подняла на него мертвые белые глаза и улыбнулась.

— Как ты меня нашла? — спросил он.

Она помолчала какое-то время, в призрачном свете луны. А потом сказала:

— Ты — единственное, что связывает меня с жизнью. Ты единственное, что у меня осталось, единственное — не серое, не плоское, не тусклое. Если бы мне даже завязали глаза и бросили в океанскую пучину, я и тогда знала бы, где тебя искать. Если бы меня зарыли на сто миль под землю, и тогда я знала бы, где ты.

Он посмотрел вниз, на эту женщину в лунном свете, и на глаза у него навернулись слезы.

— Я срежу веревки, — сказала она чуть погодя. — Я, кажется, только и делаю, что спасаю тебя, разве нет?

Он снова закашлялся, а потом сказал:

— Не надо, пусть все будет как есть. Я должен это сделать.

Она посмотрела на него снизу вверх и покачала головой.

— Ты псих ненормальный, — сказала она. — Ты там умрешь. Или калекой сделаешься, если уже не сделался.

— Может, оно и так, — сказал он. — Но я живой.

— Да, — сказала она, после секундной паузы. — Наверное, так и есть.

— Помнишь, что ты мне тогда сказала? — спросил он. — На кладбище.

— Столько времени прошло с тех пор, бобик, — сказала она. А потом добавила: — Мне здесь легче. Не так больно. Понимаешь, о чем я говорю? Только я вся сухая.

Ветер стих, и теперь он почувствовал, что от нее пахнет: гнилым мясом, нездоровьем и тлением. Запах был навязчивый и неприятный.

— Меня с работы выгнали, — сказала она. — Ночная была работа, но они сказали, что все равно народ жалуется. Я им говорила, что болею, а они говорят — нам плевать. А мне так пить хочется.

— К женщинам, — сказал он. — У них вода. В доме.

— Бобик… — голос у нее был испуганный.

— Скажи… скажи им, я просил дать тебе воды…

Бледный овал лица.

— Мне пора, — сказала она. А потом харкнула, скривила рожицу и сплюнула на траву ком какой-то белой массы. Ударившись о землю, ком распался — и начал, извиваясь, расползаться по сторонам.

Дышать стало почти невозможно. Грудь у него сдавило, перед глазами плыло.

— Останься, — сказал он на выдохе, еле слышным шепотом, не будучи уверен в том, слышит она его или нет. — Пожалуйста, не уходи, — его снова начал бить кашель. — Подожди до утра.

— Останусь ненадолго, — кивнула она. А потом, как мама маленькому ребенку, добавила: — Не бойся, пока я с тобой, никто тебя не тронет. Знаешь об этом?

Тень снова раскашлялся. Он закрыл глаза — всего на секунду, как ему показалось, но когда их снова открыл, луна уже села, и он был один.

Гул и грохот в голове, перекрывавший головную боль, и вообще всякую боль. Все вокруг рассыпалось на сонмище крохотных бабочек, которые окружили его плотным многоцветным облаком и растаяли в сумерках.

Задравшийся угол простыни на мертвом теле внизу полоскался на утреннем ветру.

Гул постепенно затих. Время замедлилось. Не осталось ничего такого, из-за чего ему следовало бы дышать. Сердце перестало биться в груди.

Тьма, которая нахлынула на этот раз, была глубокой, и в этой тьме светила одна-единственная звезда, и тьма эта была последней.

Дерево исчезло, и мир исчез, и утреннего серого неба у него над головой тоже не стало. Небо теперь было цвета полуночи. И высоко-высоко у него над головой сияла и перемигивалась с небом одинокая звезда, и больше ничего. Он сделал шаг и едва не упал.

Тень посмотрел вниз. В камне были вырезаны ступени, ступени вели вниз, и были они такие огромные, будто когда-то, в незапамятные времена, их вырезали титаны и по ним ходили.