Чарльз Де Линт - Лезвие сна

— Нет, — возразила Козетта. — У меня нет ничего твоего. Если бы было, я бы об этом знала.

— У тебя есть моя любовь — я подарила ее тебе в тот момент, когда закончила твою картину.

— Но как же сны и красная птица? — Изабель вздохнула:

— Я говорю, что ты настоящая. Но я не утверждаю, что ты такая же, как я. Да и зачем тебе быть похожей на меня?

— Чтобы научиться твоему волшебству. Чтобы, как и ты, создавать что-то на пустом месте, а потом вызывать нас сюда. — Козетта показала на незаконченное полотно на мольберте. — Я уже чувствую его трепет. Где-то в прошлом он покидает свою историю и готовится перейти в этот мир.

— Ты научишься своему собственному волшебству, — заверила ее Изабель. — А если не поспешишь, чтобы уберечь свою картину, то ничего не успеешь добиться.

— Но я...

— Если тебе безразлична твоя судьба и судьба твоей подруги с другой картины, — заговорил Алан, — подумай хотя бы о Роланде.

— Она хорошая, — дрогнувшим голосом произнесла Козетта.

— Неужели ты хочешь, чтобы она пострадала, когда в твоих силах спасти ее?

— Я...

Козетта перевела взгляд с Алана на Изабель, потом сосредоточилась на сверкающем лезвии ножа в руке художницы. Она прижала руки к груди, и на лице появилась грусть. Алан не мог сказать точно, было ли это связано с судьбой Изабель или Козетта расстроилась по поводу красной птицы и своего отличия от большинства людей, которое ей не суждено было преодолеть. В следующий момент Козетта пропала из виду, оставив после себя легкое движение воздуха.

Мариса вздрогнула за спиной Алана и вцепилась в его руку. Алан ее понимал. Одно дело говорить и слушать о реальности волшебства, но впервые наблюдать такое явление — совсем другое.

— Мне жаль, что вам придется при этом присутствовать, — произнесла Изабель.

Алан увидел, что она поднялась с пола и отступила на несколько шагов.

— Мы не позволим тебе умереть, — сказал он. — Если ты поранишь себя, я зажму рану. — Алан тоже встал во весь рост. — Черт побери, тебе сначала придется ударить меня.

— Не прибавляй мне трудностей. Мне и так пришлось собрать всё свое мужество.

— Что бы сказала Кэти? — не сдавался Алан.

— Мне всё равно! — воскликнула Изабель. В ее до этого момента ровном и бесцветном голосе прозвенело глубокое отчаяние. — Мы всегда считали ее такой храброй, такой сильной. Но ведь мы ошиблись, не так ли? Может, если бы мы всё знали, ее можно было бы спасти? Но теперь это не имеет значения. Я делаю это не из-за Кэти. И не потому, что я этого хочу. Я решилась на такой поступок только ради того, чтобы остановить Рашкина и уберечь своих друзей. Я не буду вызывать для него ньюменов, но и не позволю причинить зло тем, кого я люблю.

— А если он найдет кого-нибудь еще, чтобы получать новых ньюменов? — спросил Алан. — Что тогда?

Изабель покачала головой:

— Думаешь он решился бы на такой риск, если бы смог кого-то отыскать? Последняя из его учениц покончила с собой, потому что узнала правду; это и впрямь единственный способ вырваться из его когтей. Я не думаю, что он найдет кого-нибудь еще. А даже если и найдет, вряд ли у него хватит сил на обучение и ожидание результатов.

— Но он может подкрепиться твоими ньюменами, которые еще остались в живых. Пэддиджек и Козетта. Энни Нин, портрет которой ты мне подарила. И «Женщина с книгой» в фонде.

Изабель кивнула.

— Боюсь, что теперь придется тебе побеспокоиться об их безопасности, — сказала она, поднимая лезвие ножа к самому горлу.

Мариса, не в силах вынести ужасного зрелища, отвернулась. С губ Алана сорвался отчаянный крик, он рванулся вперед, понимая, что не успеет остановить нож.

Через несколько комнат от них, не подозревая о происходящей в мастерской драме, Рашкин сидел на своей лежанке, прислонившись спиной к стене. В руке он всё еще держал нож, которым разрезал картину «Сильный духом», и, оглядывая комнату, осторожно проводил пальцем по лезвию. К сожалению, эффект от этого полотна оказался намного слабее, чем ему хотелось бы. Рашкин безусловно стал намного сильнее, чем в последние дни, но сосущее чувство неутоленного голода не исчезло.

В тот день, когда Биттервид принес ему эту картину, Рашкин очень разозлился на глупость своего ньюмена, но вскоре ощутил ни с чем не сравнимую ауру потустороннего мира, пробивающуюся сквозь слой краски, наложенный Барбарой поверх оригинала. Он оторвал кусочек полотна и ногтем поскреб высохшую краску. Верхний слой легко отделился мелкими чешуйками и обнажил более глубокие тона работы Изабель.