Павел Корнев - Мор

Шансы на успех велики, а потому все остальное не имеет значения.

И, выкинув из головы неуместные колебания, я подошел к коляске и отпустил извозчика.

– Дальше мы сами.

Изрядно удивленный таким решением Эдвард Рох подхватил свои пожитки и выпрыгнул в снег.

– Уверен? – уточнил он.

Я кивнул и зашагал по улице:

– Идем.

Лучник поспешил следом, черпанул ботинками подтаявшего снега и выругался. Потряс ногой, понял, что теперь уже ничего не исправить, и с недовольным видом спросил:

– Далеко тут?

– Нет.

И в самом деле, стоило свернуть за угол, впереди сразу замаячила вздымавшаяся над заснеженными крышами домов колокольня главного молельного дома Ольнаса. На следующем перекрестке я повернул на соседнюю улицу и указал лучнику на закрытую пока таверну. Эдвард Рох внимательно огляделся по сторонам и поспешил за мной.

– Уходи черным ходом, – предупредил я, распахивая скрипучую дверь доходного дома напротив.

– Само собой, – поморщился парень.

Я провел его на второй этаж, запустил в перекупленную квартиру и подошел к окну:

– Глянь.

Эдвард приставил к стене чехол с луком, окинул цепким взглядом открывавшийся из комнаты вид и задумчиво почесал подбородок:

– Какой стол?

– Крайний.

– Уверен, что он придет?

– Если я в чем-то и уверен, так только в этом, – усмехнулся я и сунул Роху портрет Виктора Арка, принадлежавший перу слепого художника. – Твоя цель.

– Ясно.

– Не облажайся только.

Эдвард мрачно глянул на меня и постучал пальцем по мутному оконному стеклу.

– Дальний край стола не просматривается, сядь туда, – предупредил он и ушел кухню.

– Так и собирался, – кивнул я и осторожно вытащил из сумки злосчастный ларец. – Эй, ты где там?

– Иду. – Парень вернулся с наполненной мыльной водой миской, поставил ее на подоконник и спросил: – Чего еще?

– А сам как думаешь?

Эдвард обреченно вздохнул и неохотно стянул с рук перчатки. Неохотно – и немудрено: его кисти полностью покрывали замысловатые татуировки. Символы веры и цитаты из Святых Писаний свивались воедино и разноцветными змеями уползали к локтям. За прошедшие годы нанесенные слепым мастером наколки нисколько не выцвели и казались столь же яркими, как и в первые дни.

Я невольно потер предплечье, но моя татуировка давно выгорела и расчерчивала кожу лишь едва заметными белыми линиями ожогов.

Этот жест от лучника не укрылся, и он криво усмехнулся. Затем хрустнул костяшками пальцев и спросил:

– Ну?

– Не нукай, не запряг, – разозлился я и одним резким движением откинул крышку серебряной шкатулки.

Таившаяся там Тьма немедленно обожгла наши души своим черным пламенем, и Эдвард поспешил закрыть ларец.

– Совсем ополоумел? – прошипел лучник и вытер выступившие на лице капли пота. Пригладил бороду, взъерошил русые волосы и выругался: – Бесы! За что мне все это?

– Кому много дано, с того много и спрашивают, – пожал я плечами, не испытывая, впрочем, никакого желания вновь прикасаться к шкатулке.

– Пошел ты! – выругался Рох. – Знал бы только…

– Знаю. Мне ли не знать?

– Ты знаешь – о да! – фыркнул лучник. – Ты-то сознательно сделал свой выбор, а я и знать ничего этого не хотел! Думаешь, приятно убивать Высших и хватать руками всякую гадость? Хрена!

– Мы сейчас станем об этом говорить?

– Нет! – Эдвард вновь хрустнул пальцами и спросил: – Думаешь, сработает?

– Не сомневаюсь даже. Ты защищен, не забывай. И ты уже делал это раньше.

– Легче, что ли, от этого? Тогда просто повезло, Высший тобой занимался.

– Так и в этот раз будет.

Рох только махнул рукой, открыл ларец и, скрипнув зубами, взялся за костяную рукоять лежавшего на бархатной подложке стилета, вокруг которого так и трепетали призрачные лепестки черного пламени.

Не представляю, сколько душ потребовалось загубить драгарнским чернокнижникам, чтобы напитать честную сталь этой мерзостью, но теперь по узкому клинку пробегали отблески самой настоящей Тьмы. Тьмы, способной выжечь и душу обычного человека, и сущность Высшего.

Уж в этом сомневаться не приходилось – именно такими наконечниками мы пользовались во время войны. Ну почти такими.

– Давай быстрее! – взвыл Эдвард, татуировки которого хоть и защищали от наложенного на стилет проклятия, но болевые ощущения нисколько не снижали. – Ну же!

Я поспешно разгладил на столе книжный лист, столь непочтительно вырезанный из священной книги, и Рох уронил на него стилет. Ловко, будто всю жизнь только этим и занимался, он завернул проклятый клинок в бумагу и с облегчением перевел дух.