Юрий Иванович - Рай и ад Земли

Хороший пример заразителен: когда Бонзай Пятый показался на балконе своего небольшого (по сравнению с дворцами правителей-соседей) дворца, то тоже выдал историческую речь. Конечно, при этом он старался не хвататься руками за покосившиеся поручни, чтобы вместе с ними не сверзиться на булыжники центральной площади, но и без этого обращение к народу, которого, кстати, собралось не так уж и много, получилось патетическим, своевременным и полным. Хоть и не учился он в прежние времена в своих лабораториях выступать таким образом, но нигде не ошибся, в нужных местах делал соответствующие паузы, а в нужных – исступленно повышал голос. Ну а то, что шафик ему подсказывал из-за спины, находясь возле выхода на балкон, так это истории неинтересно и летописцы это не зафиксировали. Хотя некоторые реплики и следовало бы запротоколировать и потом ввести в школьные учебники:

– Патриотизмом своих подданных похвастайся! А теперь пламенно поблагодари за незаменимую поддержку в самую трудную минуту. Ну все, хватит распинаться! Теперь объявляй трехдневный пир во славу победы!

К тому моменту, когда молодой монарх последовал последнему совету, на площадь с прилегающих улиц подтянулось уже довольно много горожан. И когда они услышали последние слова речи Бонзая Пятого, то восторженный рев опасно пошатнул потрескавшееся здание дворца.

Ну и, как говорится в сказках, начался пир горой. Хотя особых гор в связи с очевидными трудностями не было, но трезвым в Вельге в эту и последующую ночи не остался ни один взрослый. Да и днем пиршество и гуляния продолжались. Из-за чего, вполне естественно, никто и не работал. Праздники – так праздники.

Разве что самодержец вместе со своим другом шафиком несколько раз в день уединялись в башенке и проводили, так сказать, инспекционный осмотр соседних государств. Но там и без их вмешательства все шло должным образом. Король Опалов вообще провел реформы без единой капли пролитой крови, потому что весь народ воспринял смену династии с восторгом и облегчением. Среди дворянства и высшего генералитета тоже не нашлось желающих усомниться в законности новой власти. Особенно после того, как распространились сведения о деталях казни Барбо Ягона его племянником.

В Визенской империи события происходили гораздо драматичнее и кровопролитнее. Особенно много жертв собрала смерть в первую ночь – Ночь Зачистки, как ее назвали впоследствии. Потому что обозленный народ с беспощадным гневом истребил всех, кто хоть каким-то образом оказался причастен к низвергаемой церкви. А таких в столице империи оказалось необычайно много: четверти населения впоследствии недосчитались государственные переписчики. Неуправляемый вал оголтелого насилия прокатился и по культовым строениям церковников, их личным поместьям и прочей недвижимости. Тут уже остановить толпу не удалось, разве что пытаться хоть как-то спасти от ударов слепой ярости невиновных. Чем и занималась дочь императора Лидия. Уродливая внучка Лагуна, прикрыв лицо маской, тоже оказалась в передних рядах идущих на штурм и личным примером, размахивая окровавленной саблей, вдохновила штурм казарм, в которых засели остатки сатанистов. А когда штурм завершился, девушку, получившую к тому времени два вполне ощутимых ранения, восторженная толпа понесла на своих руках в центр столицы. И вот там, взобравшись на какую-то возвышенность, героиня Зачистки, не снимая маски, произнесла свою первую общественную речь. Причем сделала это на удивление емко и коротко:

– Визенцы! Пусть моя внешность ужасна и пугает наших врагов, но мое сердце принадлежит вам и готово ради вашего блага биться до последней капли крови!

Когда Лагуну доставили во дворец, вся столица уже была практически в руках приверженцев законно правящего императора. Потом, правда, еще несколько недель по всей Визенской империи продолжались локальные сражения с остатками банд сатанистов и их приверженцев, штурмовали замки спрятавшихся лордов-предателей и рушили построенные кровавой религией монастыри, но это уже не требовало вмешательства всесильного и вездесущего шафика Дина и его друга, молодого короля Ягонов Бонзая Пятого.

И они ушли в глубокий загул. Причем настолько глубокий (а порой и далекий), что потом еще долго самодержец замирал с отвисшей челюстью, выхватывая вдруг из памяти сценки хмельного угара. Потом приходил в себя и спрашивал у товарища:

– Слушай, мне померещилось или мы и в самом деле распивали далийское в корзине огромного воздушного шара?