Наталья Рузанкина: Возвращение

Та, которую проклял он, стояла поодаль, и ее тоже заметал снег, и в какую-то самую последнюю минуту прежнего своего погибающего сознания с невыносимой жалостью и ужасом понял он, что и она невозвратима, невозвратима вовеки, как и проклятая Долина. Любимая и проклятая тихо исчезла в подступающей мгле, и когда растаяло снеговое облако, — в его озябших пальцах дрожала только ветка шиповника, что сжимали за мгновение до гибели ее пальцы.

Он обернулся в страхе. Проклятие любви покинуло его, но проклятие дружбы было возле. Человеческие черты покинули облик Друга, и в ином облике увидел он его — в облике маленького домашнего зверя.

— Принц, — сказал он, но не прежним смеющимся, рассыпчато-прозрачным голосом, как ожерелье из горного хрусталя, а глухим, задыхающимся, померкшим. — Это все твои слова? Слова Проклятия? Но ведь они сбылись… Нет, это не ты… Ты не мог. Ты так любил… всё это.

Принц опустил руку на голову Друга, обращенного им в Кота, и застыл так под нежной жемчужной пеленой снега, укрывающего невозможный свет погибшей Долины.

— Всё кончилось, — прошептал Кот. — Тебе остался только шиповник…

Века, казалось, прошли в сумрачном и странном ожидании небывалого, но не случилось небывалого, а просто переполнила души неведомая прежде печаль, и в сиянии этой печали увидели они, как прошел мимо Некто в одеждах, как расплавленный изумруд, с изумрудным же, сверкающим дивно мечом, приметили лицо его, залитое слезами, услышали плач, так похожий на человеческий. Воин с изумрудным мечом обернулся, и никогда Проклявший Долину не видел такой боли и любви, смешанной с состраданием, как в лице его, полном света и слёз.

— Ну, давай хоть напоследок познакомимся, Принц, — негромко сказал Воин. — Я был Хранителем Долины, Хранителем твоим и всех тех, кого ты любил, восхищаясь Чудом, созданным Единственным. Ты был уверен в бессмертии и совершенстве этого Чуда, я же ослеп и обессилел и пропустил в Долину Пыльную Тень. Я пропустил Ее в долину, а ты — в душу. Наши преступления равны, принц. Мое — Хранителя, и твое — человека… Мы забыли, что Чудо-то цветет на земле, не на небе, не под защитой небесного воинства, и уязвимо и хрупко, как любой земной цвет, как тот шиповник, что держишь ты в руке. Червь пробрался в цвет и погасил его, Червь пробрался в твое сердце, и я, стоявший на страже, не увидел его.

— Хранитель…

— Я уже не Хранитель, Принц, — тяжко промолвил Воин. — Как и ты — не владыка. Ты отныне — Странник. То, что мы хранили и чем повелевали — погибло. Простимся, владыка погибшего, и каждый уйдем в свое наказание. Я — на самую маленькую темную планету Млечного Пути, хранить камни и кратеры и встречать страшные, мертвые луны над ней… А ты… В колесо странствий. Ничего лучшего ты не встретишь на земле, чем Чудо, убитое и проклятое тобой, и вслед за тобой будет идти твое проклятие — ты никогда не встретишь ту, что делила с тобой это Чудо, ибо никого не возлюбишь из дочерей человеческих так, как ее… Долина и Женщина — их ты не найдешь никогда, хотя… странные иногда бывают совпадения…

— Ты говоришь о смерти, а я уже умер, — сказал Принц, и такая тоска была в звучании его слов, что в лице Хранителя вновь мелькнуло и погасло сострадание.

— Иногда погибшее оживает и непрощёное прощается, — мягко сказал Хранитель. — Это бывает раз в тысячи тысяч лет — ведь никто не знает промыслов Предвечного. И тогда колесо ломается, и странствия заканчиваются, и погибшее обретается. Если сломается твое колесо, и близко будет прощение, и погибшее покроется бутонами, будто зацветающий куст, ты проснешься однажды в маленьком домике на сумеречно-розовом рассвете, и в руке у тебя будет шиповник. Вот этот шиповник. И ты отправишься в свой последний путь со своим последним, самым верным спутником, и в конце того пути убитое и проклятое, может быть, воскреснет. Я говорю: может быть, ибо, возможно, день этот не наступит вовсе, и тысячи лет холмами покроют и погубят лучистое зерно его, как эти снега — нашу Долину, и никогда колесо странствий не остановится… ради тебя.

— Прости меня! — ужасаясь вселенской пустоты и печали сердца, Принц упал на колени и коснулся края сверкающих одежд Хранителя. — Прости меня и убей, убей за сотворенное. Пусть будет милосерден твой меч!

И сострадание, и любовь вновь зажглись в лице ангела, слепящей, как луч, рукой он коснулся склоненной головы человека.

— Не передо мной, — сверкающий шепот тронул воздух. — Не передо мной твоя вина, а перед Предвечным, перед Создателем Долины.