Наталья Рузанкина - Присутствие

— Закрой глаза… Теперь открой. С днём рождения, зая!

Круг луны в темнеющем небе кажется куском ноздреватого сыра, чёрные, резные вершины сосен недвижно застыли в густом воздухе. Маленький игрушечный чёрно-белый пёсик — на коленях девочки, она гладит его плюшевые уши, улыбается рассеянно-благодарно.

— Я буду звать его Бим… А ведь я его ещё весной приметила и показала, думала, не запомнишь.

— А я запомнил, — байкер сплёвывает в потухающий костёр, набрасывает куртку на плечи девочки. — Подошёл к тётке в магазине и говорю: вон того, с самой симпатичной мордой! Слушай, зая, я вот тут подумал: а может, на неделю здесь зависнем? Жрачка есть, вода — рядом. Над душой никто не нудит: «Не пересдашь — в армию пойдёшь, не пересдашь — в армию пойдёшь!» Да лучше армия, чем этот драный технарь!

— Не знаю. У меня — практика.

— Забей на практику! На всё забей! Жизнь, мля, один раз даётся! Или тебе плохо со мной? Обидел чем?

Даже в сумерках видно, как рассветает в улыбке лицо её.

— И всё-то ты врёшь. Не обижал ты меня, знаешь ведь, и жизнь не один раз даётся… Много жизней прожить можно, и не обязательно человеком.

— Ну, зая, повело тебя…

— Не перебивай! Знаешь, я недавно прочла: «Каждая душа — книга, страницы её — очередные жизни».

— Тебе читать вредно, зая, — скорбно вздыхает большерукий байкер. — Ты лучше мультики смотри.

— А сегодня я ещё легенду нашла, — девочка прикусывает травинку и смотрит в уже совсем потемневшее ночное небо с бледными точками звёзд и кругом ноздреватой луны. — Так, вроде ничего особенного, а сердце щемит.

— Про Дзинь-Дзинь эту?

— Ли-Цзинь… Она была танцовщицей при дворе китайского императора, и наследник престола так полюбил её, что женился против воли всей семьи. Потом старый император умер, и Ли-Цзинь вместе с мужем взошла на престол, но правила недолго.

— Снова двинула в репперы?

— Не кривляйся. Её оклеветали. Своей женитьбой юный император оскорбил знатнейших людей государства, отвергнув их дочерей, у Ли-Цзинь было много врагов. Её оклеветали, и император так разозлился, что приказал утопить неверную, как он думал, супругу. Её бросили в дворцовый пруд.

— Баба с возу…

— Её бросили в дворцовый пруд, а император взял себе новую жену. Через несколько дней молодая императрица и две её придворные дамы утонули, катаясь на лодке на том самом пруду, а ещё через пару дней на берегу нашли бездыханное тело императора и его ближайшего советника, того самого, который оклеветал Ли-Цзинь.

— Мля, терминаторша вернулась, — хмыкает байкер, обкусывая заусенцы. — Зая, да мы такую же бодягу в школе проходили, про эту, как её, про утопленницу. Она русалкой заделалась и всех мочить стала, как и твоя Дзинь-Дзинь. Да ну их всех!

— Нет… — девочка серьёзно и печально смотрит на огонь, в глазах — два крохотных светлых пламени. — Ли-Цзинь превратилась…

— На…, говорю! Ты трёхнешься, как и прежняя баба отчима, а я всем этим китаёзам глаза повыдираю! Ты глянь, зая, сосны, небо, и первые звёзды повысыпали, и тёплых дней совсем немного осталось…

От сентябрьского небосвода захватывало дух, звёзды, крупные, как поздние яблоки, дрожали над головой, искрящиеся метеоры вычерчивали метельный след. Осенний росный холод забирался и в спальники, родниковой дрожью струился по коже, и хотелось в поисках тепла зарыться в сосновые иглы и следить, следить за затухающим костром, боясь перевести взор на сентябрьские звёзды.

— Дэн…

— М… м… м…

— Дэн, не спи, пожалуйста, не спи. Мне страшно…

— М… м… Зая, ну что опять?

— Дэн, не спи, пожалуйста! Ты знаешь, она не умерла…

— Кто не умерла?

— Ли-Цзинь. Она выбрала бессмертие, собственно бессмертие. И не в этом мире. Она превратилась в…

— Я её спалю, завтра же спалю на фиг, всю эту херь про китайцев. Отвянь, мля. Дай поспать! — злобно визжа и брызгая слюной, байкер заворочался в потрёпанном спальнике. — Вольтанутая…

Он затих и засопел по-мальчишески тонко и злобно, вскоре сопение перешло в ровное тугое дыхание. Девочка смотрела на умирающий костёр, и по вздрагивающему лицу её метались тени деревьев и блики огня. Вот очередной блик высветил слезу, повисшую на реснице, и влажный след другой слезы к уголку припухшего, закушенного рта. Девочка не хотела засыпать. Она всматривалась в тлеющие угли, вслушивалась в звуки леса и наконец договорила, договорила то, что так никогда и не услышал рыжий байкер:

— Она превратилась… в самое прекрасное, что почитали в Древнем Китае.