Марина и Сергей Дяченко - Хозяин Колодцев (сборник)

— Что с ним стало? — тихо спросил я. — После препарации?

— К несчастью, он заболел и умер. Вы купили камень у его племянницы.

— Его смерть тоже на вашей совести?

Она долго молчала.

— Не знаю, — сказала наконец. — Он умер от воспаления легких. Если бы его жадность до жизни была при нем — разве он потерял бы способность простужаться?

— Возможно, она помогла бы ему побороть болезнь…

— Вряд ли, — она пожала плечами. — Жадные до жизни люди умирают, как и прочие. Самые жизнелюбивые — умирают… Вот этот белый камушек — сострадание с уклоном в сентиментальность. Вот снобизм… Вы ведь понимаете, Хорт, что когда я даю названия этим… свойствам, я упрощаю их, свожу к привычной схеме. Вы правда понимаете?

Она не смотрела на меня; она задумалась, перебирая камушки, что-то вспоминая, переживая заново. Та часть меня, что сидела в засаде, изготовилась к внезапному броску…

— А, может быть, вы сами что-то мне расскажете, Хорт? — она вдруг вперилась прямо мне в глаза, подалась вперед, навалилась мягкой грудью на край стола; самоцветы, усыпавшие глиняную фигурку как цветы могилу, угрожающе налились ее волей. — Вы не видите людей так, как вижу их я… Но в некоторой наблюдательности вам не откажешь. Кого вы хотели бы изучить поближе?

— Ондра Голый Шпиль, — сказал я, помолчав. — Если вырезать его кротовье прошлое…

— Прошлое нельзя вырезать, — она усмехнулась. — Это совсем другая операция. Но я не стала бы браться за Ондру Голого Шпиля совсем по другой причине — Ондра прост. Его страхи, его кротовьи комплексы — бродит в «доме» уродливый приживала, так и напрашивается на выселение… Нет, Хорт. С точки зрения эксперимента — ты, мой друг, куда интереснее Ондры. Ты сам по себе неоднозначен, а получив заклинание Кары, сделался просто неотразимым для исследователя…

Она снова перешла на «ты». Я усилил защиту от магического удара; сидящая напротив женщина весело рассмеялась:

— Нет, не надо обороняться, на тебя пока никто не нападает. Слушай дальше.

Я на мгновение прикрыл глаза. Только на мгновение; она прочитала мою защиту! Что она еще может? Где граница ее возможностей? Такое впечатление, что я встретил мышь размером со слона — страшно до дрожи, но это ведь мышь, просто мышка, хоть и затопившая собой полнеба…

Она говорила, а я слушал и ждал. Я не собирался сдаваться; мышка, хоть и гигантская, остается серой обитательницей подпола. Назначенная магиня, сколь угодно могучая и древняя, не дождется капитуляции от Хорта зи Табора. Меня завораживал ее рассказ — и пугали намеки; она видит во мне объект для препарации! Сова-сова, мне бы только дотянуться до Кары…

— …С помощью этих камней я отслеживала судьбы пациентов. И знаешь, Хорт… Утрата каких-то паскудных, с моей точки зрения, свойств оборачивалась для этих людей едва ли не трагедией. Самоубийства, умопомешательства, несчастные случаи… А вот если вытащить из человека чувство гармонии, или веру в лучшее, например, или любовь к разведению гиацинтов… Никто не заметит, Хорт. Сам препарированный не заметит. Сочтет, что так и было.

Губы ее плотно сжались. Лицо утратило мечтательное выражение; рука упала в россыпь самоцветов, как коршун на стайку цыплят, выудила желто-коричневый, с невзрачным плаксивым личиком, камень:

— Вот. Один человек… поэт, убежден был в первостепенной ценности творчества. Ради него он предавал друзей и жен, бросал детей. Строил жизнь как хотел — имел право… Ведь ради того, чтобы гениальная рука запятнала страницу, можно сбросить со счетов пару-тройку поломанных судеб. Он действительно был очень талантлив, — она жестко усмехнулась. — Вы бы видели куклу , которой я его соблазнила. Старая дева, романтичная, как весенний ветер… Впрочем, не важно. Вот его способность к творчеству!

И она подбросила на ладони желтый камень. Пока самоцвет летел, проворачиваясь, то открывая плаксивое личико, то снова пряча его, пока Ора заворожено смотрела на него — я кинулся.

Заклинание стальным тросом впилось в столешницу, рвануло стол, опрокинуло — я видел, как разлетаются, перемигиваясь чужой волей, самоцветы. Я видел, как летит, кувыркаясь, глиняный болван; за мгновение до удара о пол я перехватил его — в броске.

— Обвиняется та, что стоит передо мной…

Один из самоцветов подвернулся мне под ногу. Я поскользнулся — но, падая, не выпустил Кару из рук.

От удара головой о ножку кресла потемнело в глазах.

— Об… виняется…

— Хорт!! Стой. Послушай… Погоди! Одно слово!