Макс Армай - Звезда и жернов

— Улг харш! — в ужасе взревел смаф.

— Отустить нож, северин! — тут же испугано прокричал он ещё и по-ирвирски.

— И не подумаю! — зло осклабился северянин. — Ты отведёшь меня к властелину болот, и всю дорогу я буду держать лезвие своего кинжала на его горле! И, смотри, если я хотя бы раз споткнусь!..

— Северин! Ты думать, я сам напасть тебя? — раздвигая толпу, двинулся в его сторону смаф. — Нет! Сам властелин и велеть мне это!.. Всё в этом край вершится его воля!.. Всё!.. Я — верный слуг своего господин!

Услышав такое, Арутхи Роздлид слегка побледнел, но тут же ещё крепче прижал кинжал к шее юноши, так что из порезанной кожи вытупила кровь.

— Не делать это! — в ужасе завопил смаф, вытянув в его сторону руку. — Не делать! Или властелин дать тебе великий мучений! Лучше будеть договориться! — примирительно предложил он, насколько можно любезнее улыбаясь, что, на самом деле, выглядело устращающе. — Ты отускать пленник, а я отпускать тебя!

— Жаба хитромордая! Так я тебе и поверил! — рявкнул в ответ Роздлид.

— Хорош! — остановился смаф. — Хорош! Не волноваться так! Что предлагать ты?

Прижавшись спиной к гнилому дереву, северянин медленно, боком двигался к краю острова, ни на мгновение не ослабевая давление клинка.

— Сделаем так! — нервно облизнув губы, наконец сказал он. — Пусть все идут на ту часть острова! — и Роздлид, остановившись, мотнул головой налево от себя. — А я, вместе с пленником, вернусь в Пустошь… И чтобы за мной никто не шёл! Если я увижу, или услышу хоть что-нибудь подозрительное, то пленник в ту же секунду умрёт! И мне плевать, что потом со мной будет!.. Ты меня понял?!

— Хорош, хорош!.. Как сказать! Как ты сказать! — охотно согласился тот. — Но ты понимать, что я не мочь отдать тебе пленник? Мне надо это пленник! С ним я не мочь тебя пустить!

— Он мне тоже не нужен! Я оставлю его у границы Пустоши! — в свою очередь согласился северянин.

— Ты мне дать слово? — довольно улыбнулся смаф.

— Клянусь Вендом, что пленника я оставлю тебе! — пообещал Роздлид.

— Хорошо, северин! Я согласен! — крикнул в ответ смаф и махнул рукой воинам болот, чтобы те отошли туда, куда указал северянин.

Когда путь оказался свободен, Арутхи Роздлид начал осторожно пятиться, прячась за Рином, как за щитом. Смаф, по-прежнему, радостно улыбался, полагая, видимо, что он перехитрил-таки северянина. И в самом деле, что же ещё ему оставалось думать? Не мог же, и в правду, северянин, вот так пятиться всю дорогу до Пустоши? Смаф не сомневался, что уже очень скоро тот непременно допустит какую-нибудь оплошность, и тогда, его быстренько нашпигуют стрелами, да так, что и живого места не останеться! И тогда, обещанная ему награда, самая сладкая для него награда на свете — тот самый перстень, что пока ещё находиться у северянина — окажется в его руках!

Едва только северянин допятился до того места, что его уже едва можно было разглядеть, как смаф злобно махнул рукой, и множество воинов тот час же бросились в обход, с обеих сторон тропы, чтобы зайти северянину со спины.

А Арутхи Роздлид, в обнимку с Рином, всё пятился и пятился, терпеливо нащупывая ногой дорогу позади себя, и внимательно поглядывал на болото, справа от тропки: где-то здесь, когда они ещё только подходили к острову, он заприметил особого вида веточку, торчащую из глубокого озерца, и которая была ничем иным, как зацепным черенком — гибкой, длинной веткой, за которую был привязан к берегу подводный дом водяного, словно пёс на своей цепи.

«Где-то здесь!» — косился на воду Роздлид. — «Пора бы уже!»

Но зацепной ветки всё не было, так что северянин начал уже нервничать: ведь ещё минута-другая, и в него понатыкают столько стрел, что любой ёж, в сравнении с ним, покажется почти что лысым. Но прошла ещё целая минута, прежде чем он увидел, наконец, то, что так страстно желал увидеть — прочную и гибкую ветку рогозника, ухотящую прямо в воду.

— Ну всё, прощай парень! — подумал Роздлид и резко полосанул юношу по горлу. Что произошло дальше, северянин так и не понял: в его бок что-то сильно ударилось, ноги его взвились в воздух, а треклятый оруженосец, непостижимым образом, в самый последний момент, вывернулся из-под смертоносного лезвия. Грузно шлёпнувшись в воду, северянин не стал предаваться досаде, а сколь было возможно быстро устремился в глубину, туда, где был вход в жилище водяного.

Он не знал, стреляли ли ему вслед. Наверняка стреляли. Но, по счастью, ему всё же удалось застать врагов врасплох, так что, как он и ожидал, ни одна стрела не смогла настичь его. Хотя здесь совершенно ничего не было видно, он легко нашёл огромный дом водяного и, перерубив мечём зацепную ветку, сразу же устремился к его входу. Вынырнув в первом, корохотном помещении, которое, собственно, и было входом в дом, Арутхи Роздлид, обнажив меч, ринулся в главную комнату, в которой и должен был находиться водяной. Распахнув ударом ноги дверь, он с криком влетел в обиталище хозяина, который, ничего не подозревая, сидел, сгорбившись, за столом и ел вяленых лягушек с квашеной ряской. Дух в комнате, по причине невозможности её проветрить, стоял тяжёлый, смрадный: всё здесь безнадёжно пропахло этой самой квашеной ряской, да ещё — отвратительным хвощёвым пивом, которое, даже крайне неприхотливые в еде северяне, и те неотрез отказывались пить. В помещении царил полумрак: свет шёл лишь от мерцавшего по углам болотного лишайника, так что водяной был едва виден — огромный, рана два с четветью ростом и лишь немногим меньше шириной, с громадными, узловатыми руками и густой бородой. Он лишь успел испуганно взлянуть на неожиданного гостя и попытался вскочить со скамьи. Но Арутхи не дал ему ни малейшего шанса: вспрыгнув на стол, он, не дав водяному опомниться, с размаху вонзил клинок прямо в глаз хозяину. Водяной взыл от боли, и схатившись за глаз, опрокинулся куда-то за скамью. Арутхи тут же спрыгнул рядом и стал наносить один удар за другим, метя в то самое, единственное место, которое и можно было поразить — прямо в основание короткой, мощной шеи, со стороны лица. Всё остальное его тело было покрыто настолько прочной и толстой, зеленоватой, в жёлтых разводах кожей, что никакой, даже самый могучий человек не сумел бы пробить её. Даже самым острым на свете клинком.