Наталья Резанова - Золотая голова

Как его люди, он схватывал быстро. Потому молчание продолжалось не долго.

— Ты неразговорчива, Золотая Голова.

Несмотря на столичный выговор, по виду он был явный северянин, так же, как я. Только волосы у него были не желтые, как у меня, а русые, скорее даже темно-русые, глаза же, наоборот, светлее моих.

— Руки, — ответила я.

— Что?

— Руки развяжи, тогда поговорим. — Я развернулась, чтоб он увидел посиневшие пальцы. — На кой я тебе нужна без рук?

— Похоже, я ошибся насчет твоей неразговорчивости. Конопатый хохотнул при хозяйской шутке и осмелел настолько, что брякнул:

— Кое на что баба и без рук сгодится… Хозяин посмотрел на него холодно:

— Делай, что тебе приказали. И ступай отсюда. Парень сразу призаткнулся, вытащил из ножен длинный нож (хороший нож, острый) и сноровисто перерезал ремни.

Поначалу казалось, что руки отнялись вовсе. Невероятным усилием удалось стиснуть кулаки, разжать и снова стиснуть. Только тогда по венам побежала застоявшаяся кровь — будто иголками закололи. Разминая и растирая руки, я села на кровать. «Делай, что тебе приказали». Любопытно. Он как бы дал понять, что унижать меня имеет право только он, а его людям этого ни в коем случае не полагается. И я вроде бы на верхней ступени в его свите.

— А почему ты решила, что мне понадобятся твои руки?

— Может, и не руки. Но что-то ты рассчитываешь от меня получить.

— А если я освободил тебя бескорыстно?

— Ты не похож на бескорыстного человека. И я не верю в благотворительность.

— Во что же ты веришь?

— В то, что долги следует платить. Ты оказал мне услугу и вправе потребовать услуги от меня.

— Какой же, по-твоему, будет услуга? Это уже надоедало. Вопросы, допросы… стоило выходить из тюрьмы!

— Тебе виднее. Но вряд ли — этой. — Я постучала кулаком по постели.

Всякий другой при подобном повороте беседы рассмеялся бы. Усмехнулся, по крайности. Но этот — нет. Лицо у него было как каменное. Обидно будет, если мой предполагаемый работодатель окажется дураком.

— А почему бы нет?

— Заполучить женщину в постель можно дешевле и с меньшими хлопотами.

— Решила, что дорого стоишь?

А вот это он зря. Я никогда не стану кичиться своей родословной перед нищим землепашцем или уличной торговкой, но господа дворяне должны помнить, что Скьольды происходят от богов.

— Сколько я стою, знаю лишь я. — После паузы добавила: — А еще я знаю таксу нашего магистрата. Ты заплатил дорого. Очень дорого.

— А может, я влюбился в тебя по слухам? На рыцарский манер?

Опять же, будь на его месте любой другой человек, можно было бы счесть, что он шутит. А по этому — ничего не скажешь.

— Тогда у тебя на редкость изысканный вкус…

Он немного помолчал, затем резко встал — так, что едва не опрокинул стол.

— Довольно. Я собираюсь еще расспросить тебя, но не желаю, чтоб ты в это время свалилась в обморок. Сейчас придет служанка, она поможет тебе умыться и привести себя в порядок. И принесет поесть.

После чего вышел.

Привести себя в порядок — так это в приличном обществе называется? Не помешает. Обморок… Голодный, что ли? Или он меня заранее пугает? А может, ждет, что, когда до меня, тупицы, наконец дойдет, что я и вправду избежала смерти, я начну рыдать и биться в истерике?

Такое бывает. Но я через это давно прошла. Много лет назад. Страшно вспомнить сколько.

Служанку, которая и впрямь появилась, белобрысую рыхлую женщину средних лет, я смутно припоминала по предыдущим визитам. Она притащила поднос с обедом, и у меня заурчало в животе. Экономные городские власти пренебрегли такой почтенной традицией, как последний ужин смертника (или они уже знали, что ужин — не последний), а я тогда как-то не расстроилась. Но сейчас у меня даже череп сдавило от голода, не говоря уж о желудке…

Обед был не то чтоб изысканный, но основательный. Суп из фасоли, говядина, тушенная с луком и морковью, и говяжий же заливной язык. Да полкаравая хлеба. Все это я смела без остатка, утолив жажду темным пивом. Вообще-то я предпочла бы выпить вина, но выбирать не приходилось. Служанка не сказала мне ни слова, тихо прибрала посуду и исчезла. Похоже, она боялась, но вовсе не меня.

Засим вернулся мой освободитель, он же тюремщик, он же возможный работодатель. Тоже, надо думать, отобедал. Убедился, что я не собираюсь освобождать место за столом. Однако на кровать садиться не стал. Подошел к окну, распахнул его (оно выходило в сад, и на яблоне, затенявшей комнату, еще не успели развернуться листья) и уместился на подоконнике. И, не глядя в мою сторону, сказал: