Наталья Резанова - Золотая голова

Я приехала туда ближе к вечеру, незадолго до закрытия городских ворот. Стражников, надо заметить, было поболе, чем желающих посетить город. Я чинно заплатила пошлину и, как порядочная, неторопливо поехала по грязным улицам. Камышовые и черепичные крыши почти смыкались над моей головой. Пахло солью, рыбой, помоями. С моря тянуло ветром. Сколько раз я проезжала так по Камби, Гормунду — бывшей вотчине предков молодого Эгира, Свантеру? На миг у меня засосало под ложечкой, захотелось на все плюнуть, удрать куда-нибудь, хоть в столицу, хоть на южную границу, там пусть и воюют, зато круглый год тепло. И я знала, что не сделаю этого.

Третий переулок только назывался третьим, на самом деле он был пятым или шестым за Рыночной площадью. Почему так получилось, меня не интересовало. Торг сегодня закончился, площадь была почти пуста, и я ехала бросив поводья, без опасения спихнуть лоток или лоточницу. Одним из достоинств Керли, как я успела заметить еще после плахи, было то, что она слушалась коленей и не нуждалась в узде, чтобы понять направление. Она трусцой пересекла площадь и снова углубилась в ущелья переулков.

После очередного поворота передо мной замаячила огромная оловянная кружка, вместо вывески водруженная на шесте над входом. Были, должно быть, времена, когда надраенная кружка сияла под солнцем, привлекая к себе взоры жаждущих, но я их не застала. Металл давно не чистили, и он потускнел. Нынешнего хозяина это не волновало. Основной доход он получал от постоянных клиентов.

Я отдала Керли конюху, предварительно сняв сумки с седла и водрузив их себе через плечо, и вошла внутрь. Народу в зале было не много — хоть и наступил вечер, но для любителей трактирных посиделок час был еще ранний. Маддан, владелец заведения, протирал у стойки кружку, гораздо меньших размеров, чем та, что висела над входом. Его лысина матово светилась в окружении масляных плошек.

Я подошла к стойке и сняла шляпу, встряхнув волосами — они, пусть и были подстрижены перед дорогой, цвета не изменили.

— А… — сказал Маддан, хотя губы его при этом формой обрисовали идеальное «о». Времени поразмышлять над этим противоречием предоставлено мне, однако, не было. Маддан очень быстро пришел в себя и безразлично произнес: — А я слыхал, будто кое— кому… голову-то золотую… того…

— Значит, назад пришили, — в тон ему ответила я и добавила: — Не беспокойся, за мной все чисто. Он вздохнул.

— Ты по делу или как?

— Я когда-нибудь езжу не по делу?

— Кто тебя знает… Надолго?

— Дней на несколько. — Я не стала уточнять.

— Значит, будешь брать комнату?

Вместо ответа, я положила на стойку серебряную крону. Маддан кивнул, и монету чудесным образом заменил ключ.

— Вторая от лестницы, ты знаешь… Ужинать будешь?

— Само собой.

Я поднялась наверх. Номер, конечно, был похуже, чем в «Белом олене», но обеспечивал самое необходимое, а уж после камеры смертников и вовсе показался дворцом (если забыть, что после той же камеры я несколько дней прожила в настоящем дворце). Вскоре пришел и Маддан.

Он принес свечу и поднос с ужином: луковый суп, благо целоваться в обозримом будущем не требовалось, говяжье сердце и бутылку фораннанского («Разорят меня твои барские замашки, — нудел он обычно. — Кроме тебя, здесь кислятины этой никто не пьет, а бываешь ты редко, — себе в убыток закупаю! »). То, что он пришел сам, а не прислал слугу, означало, что он желает перемолвиться наедине. Так оно и было.

— Берешь в долю, Золотая Голова?

— Нет. Дело мутное. Но навар ты можешь поиметь.

— Ясно. Спрашивай, что надо.

Маддан действительно мог знать о многом. Разумеется, записку я ему показывать не стала, но о покойном авторе спросить стоило.

— Слышала я, будто не так давно в вашем богоспасаемом городе перерезали глотку некоему Мартину Форчиа.

Маддан пожевал губами, раздумывая, говорить или нет. Наконец бросил:

— Вообще-то это было не в городе. Его у волнореза нашли, с той стороны, после отлива…

То, что труп побывал в воде, новостью для меня не было. Недаром записка размокла. Однако слабая надежда, что Гейрред Тальви изволит шутить и дурить мою золотую голову и никакого убийства не было вовсе, померкла. Но Маддан явно сказал не все, что знал. Он этого и не скрывал. Стоял и ждал, спрошу ли я. Я молчала. Подхватив поднос, он пошел к выходу. В дверях обернулся:

— Скажи, этот Форчиа — твой друг? Странная манера подобным образом спрашивать о покойнике.

— Я его не видала ни живым, ни мертвым, — ответила я чистую правду.