Корнелия Функе - Рыцарь-призрак

Моя мать все еще недоверчиво глядела на меня.

— Правда дельные вопросы? — сказала она.

«Неверная тема, Йон! Ну давай же, отвлеки ее».

— Мам, — сказал я и подкрепился еще одним куском эклера, отчего говорить мне стало совсем не легче, — по сути… по сути, я не хочу домой. Мне и здесь хорошо. Почему бы тебе не выйти за Бородая? А я буду приезжать каждые вторые выходные на побывку.

— Ах, Йон! — пробормотала она и разразилась слезами.

Они хлынули у нее потоком, и одна из пожилых дам, подойдя к нам, протянула ей носовой платок (довольно-таки отвратительный — с розовыми углами и с вышитыми розами). Взгляд, который она при этом бросила мне, явно выражал, что она не слишком-то высокого мнения ни обо мне, ни о детях вообще. Но моя мать испачкала вышитые розы тушью для ресниц и принялась хихикать. Взгляды, которыми по этому поводу обменялись пожилые дамы, показывали, что они и о хихикающих матерях были не больно-то высокого мнения.

— Мам! — прошелестел я через стол. — Все будет хорошо! Я могу наведываться каждые выходные!

— Ах, Йон! — прошептала она и суетливо протерла себе еще раз глаза. Потом она перекинулась через стол, подтянула меня к себе и прижала меня так сильно, что я уже думал, что она меня никогда больше не отпустит.

Когда она меня наконец отпустила, она выглядела вполне счастливой. Она даже улыбнулась трем пожилым дамам. Затем она отдала черный, влажный от слез носовой платок, и мы, спустившись по лестнице, заплатили за мои эклеры и ее кофе.

Стоял чудесный день, теплее любого другого, какой мне до сих пор доводилось увидеть в Солсбери, и мы за болтовней о моих сестрах, о нашем псе и о том, что у Бородая аллергия на его шерсть, в один прекрасный момент опять очутились на дворе перед кафедральным собором.

— Давай зайдем в собор, — сказала мама, — в последний раз я была там с твоим отцом.

И в галереях, и в самом соборе не было почти ни души. Мы прошли через главный вход вовнутрь, пока моя мать внезапно не остановилась перед гробом Лонгспе.

— Твой отец любил это надгробие, — сказала она. — Об этом рыцаре он знал все. Не помню его имени…

— Лонгспе, — сказал я. — Уильям Лонгспе.

— Точно! Так его звали. Ты многому научился в школе! Твой отец был просто одержим им. Однажды он поехал со мной в Олд-Сарум, только чтобы показать мне то место, где умер Лонгспе. Знаешь, говорят, его отравили?

— Да, — сказал я. — И он очень любил свою жену.

— Да?

— Мам, — спросил я в свою очередь, — говорил тебе папа когда-нибудь, что он встречал Лонгспе?

— Встречал? То есть как это?

Она посмотрела на меня непонимающе. Значит, нет. Или он ей об этом никогда не рассказывал. Как и я.

— Мама, а ты веришь в призраков?

Она посмотрела на мраморное лицо Лонгспе и скользнула взглядом по остальным мертвым, покоившимся между колоннами.

— Нет, — сказала она наконец. — Нет, не верю. Ведь, если бы призраки существовали, твой отец тоже наведывался бы ко мне после смерти… — Она схватилась за сумочку. — Ах, и зачем я отдала старушке ее жуткий носовой платок! — причитала она дрожащим от слез голосом. — Я должна была предвидеть, что он мне еще понадобится!

Я взял ее за руку.

— Это хорошо, что он не вернулся, мама, — сказал я тихо. — Это доказывает, что он счастлив там, где он сейчас. Знаешь, призрак — это тот, кто несчастлив.

Она посмотрела на меня так, словно видела меня впервые.

— С каких это пор ты рассуждаешь о призраках, Йон? Вдруг все о них заговорили! Это Мэтью забил тебе голову подобными мыслями?

— Нет! — ответил я. — Мы обсуждали это в школе…

Врать в кафедральном соборе — пренеприятное чувство, но у меня и в самом деле в тот день создалось впечатление, что моя мать со всей историей о Стуртоне и Лонгспе просто не совладает. Мы с Бородаем все рассказали ей лишь много лет спустя, и я по сей день не уверен, что она нам поверила.

— В школе? — недоверчиво спросила мама. — Они беседуют с вами о призраках? На каком же предмете?

— Ах, хмм… на английском, — запнулся я. — Ну, ты ведь знаешь. Шекспир и всякое такое:

— Ах да, — сказала она, — конечно. — Потом она пожала мне руку и провела ладонью по волосам (что я в одиннадцать лет счел абсолютно неуместным). — Как ты думаешь, не распроститься ли нам с мертвым рыцарем и не пойти ли пообедать?

— Отличная мысль, — пробормотал я, и мне на один миг померещилось, будто между колоннами стоит Лонгспе с улыбкой на лице.