Владимир Батаев: За гранью добра и зла

— Вот теперь расшифровывай ему мою жестикуляцию, сделай вид, что ты догадливая.

— Прибью, — буркнула она, уловив мою подколку, но всё же «расшифровала».

Монету я бросил трактирщику — за повышение уровня обслуживания. Выражение его лица чуть изменилось — теперь казалось, что он съел всего ведро лимонов, а не телегу. Но кубки он всё же приволок — правда, всего лишь медные, а не серебряные, впрочем, чего уж ждать в такой дыре.

— Скажи, пусть покажет комнату и притащит нам туда ужин и пару кувшинов пива, а то…

В этот момент на моё плечо легла чья-то рука. Первым моим порывом было резко развернуться и всадить нож в брюхо типу, который не знает должного места своим конечностям. Но чуть подумав, я решил, что это ещё успеется, возможно, нападать на меня никто и не собирался — ведь мог не руку на плечо положить, а нож в почки всадить. Поэтому обернулся я медленно, демонстрируя тем самым отсутствие агрессии, и упёрся взглядом в толстую как у быка шею. И это при моём-то совсем немаленьком росте! Я где-то читал, что в средние века люди были ниже ростом, чем современные мне — так и думал, опять учёные всё врут.

Я отступил на шаг, чтобы иметь возможность осмотреть мордоворота целиком. Он не был мускулистым и накачанным, будто какой-нибудь бодибилдер — просто огромным, чуть ли не вдвое шире меня и выше почти на голову. Черты лица, на мой взгляд, восточного типа, пожалуй, в своём мире я бы причислил его к монголам — хотя в моём представлении стереотипные монголы были низкорослыми, кривоногими от постоянной езды верхом на невысоких лохматых степных лошадях, и в дурацких меховых шапках. Этот громила шапку не носил, демонстрируя бритую голову с единственным длинным чубом пепельных волос на макушке, и я затруднялся представить себе лошадь, у которой не сломался бы хребет, сядь в седло такая туша.

Сперва я подумал, что кабатчик решил натравить на меня вышибалу. То, что я вообще-то заплатил и ещё даже не начал толком дебоширить, значения не имело, вряд ли в этом мире существует общество по защите прав потребителей, разве что в виде отрядов наёмников, следующих золотому правилу — у кого золото, тот и прав. Только вот наверняка выбрасывание из кабака здесь сопровождается очищением карманов, а может и перерезанием глотки.

Потом я вспомнил, что когда зашёл, видел этого мордоворота сидящим за одним из столов, где он ещё с несколькими громилами пьянствовал и играл в карты. Конечно, это полностью не отменяло вероятности, что он является вышибалой, но несколько уменьшало шансы — вряд ли люди станут пить вместе с тем, кто вышвырнет их на улицу, как только они упадут под стол или надумают прирезать того, кому проиграли.

Громила что-то пробасил и махнул рукой в сторону стола, за которым сидела его компания. Похоже, он всего лишь приглашал меня перекинуться в картишки. В своём мире я в этом деле был мастер, хотя на деньги обычно играл только по-мелочи — тем более что никто не соглашался играть по-крупному второй раз, ибо я слишком уж часто выигрывал. Но в этом мире, скорее всего, совсем другие игры, с неизвестными мне правилами. Вот если бы я понимал здешний язык, то научиться играть было бы делом нескольких минут. Можно, конечно, использовать Мирэ как переводчицу, но это нарушит нашу легенду. Нужно будет, чтобы попозже она всё разузнала и пересказала мне — вот только прежде придумаю, как бы это обставить так, чтобы при этом к ней не начали приставать, в соответствии с легендой посчитав гулящей девкой.

Мордоворот-«монгол» оказался нетерпелив и, нахмурившись, снова повторил свои слова и жест.

— Он нездешний, — сообщила ему Мирэ, встряв в разговор, не посоветовавшись со мной. — Не понимает языка и в карты играть наверняка не умеет.

Громила покосился на неё с таким явным недоумением на лице, словно с ним заговорил стол. Ясное дело, про равноправие полов тут и не слыхали. А уж учитывая то, кем он считал Мирэ, её вмешательство было тем более неуместно.

Я быстро прикинул возможные варианты действий. Если мне даже удастся использовать элемент неожиданности и прикончить «монгола», придётся биться ещё и с его дружками, — а я не настолько самоуверен, чтобы считать, будто трое противников не сумеют меня хотя бы ранить. Не будь помехой проклятый языковой барьер, я мог бы отболтаться, предварительно накричав на Мирэ — вроде как поставив нахалку на место. Хотя, понимай я местную речь, такая ситуация вовсе не возникла бы. Любые варианты, включающие рукоприкладство по отношению к девушке, я не рассматривал. Даже если бы у меня рука поднялась её ударить, она закатила бы скандал, невзирая на любые объяснения, что это для её же пользы, чем только усугубила бы дело. О неизбежных тяжких телесных повреждениях от кулаков мордоворота и уточнять не стоит, не говоря уж о том, что если бы я вдруг ему это позволил, то утратил бы в его глазах всякий авторитет, что опять же грозило закончиться кровопусканием. Реальных способов разрешить дело мирно не наблюдалось, оставалось только блефовать и брать на понт.