Нил Гейман - Океан в конце дороги

Раздался треск, ткань стала дымиться и загорелась.

Я снова был под водой. Цеплялся за отцовский галстук. Думал, что он хочет меня убить…

Я закричал.

Я лежал на изразцовом полу в кухне Хэмпстоков, катаясь из стороны в сторону, и кричал. Стопа горела, словно я босиком ходил по раскаленным углям. Болело сильно. Еще болело глубоко в груди, боль была терпимее, не такая резкая: там ныло, не жгло.

Подоспела Джинни: «Что такое?»

«Моя ступня. Вся горит. Очень больно».

Она осмотрела ногу, лизнула палец и прикоснулась к дырке, откуда два дня назад я вытащил червяка. Послышалось шипение, и боль стала утихать.

«Ничего такого прежде не видела, — сказала Джинни Хэмпсток. — Как она у тебя оказалась?»

«В ней был червяк, — объяснил я. — Так она и пришла с нами из того места под оранжевым небом. В моей ноге. — Тут я посмотрел на Лэтти, которая стояла на коленях рядом, держа меня за руку, и сказал: — Я притащил ее обратно. Это я виноват. Прости меня».

Подошла и старая миссис Хэмпсток. Она наклонилась, взяла меня за ногу и повернула ее к свету. «Вот мерзавка, — сказала она. — И умная какая. Припасла дырку внутри тебя, чтобы снова воспользоваться. Если что, заберется туда, и ты будешь ей дверью домой. Не зря она хотела закрыть тебя на чердаке. Ну что? Куй железо, пока горячо, как говаривал солдат на входе в прачечную». Она потыкала в дырку пальцем. Все еще было больно, но боль слегка притупилась. Теперь это напоминало пульсирующую головную боль, только в ноге.

Что-то забилось в моей груди, как крохотный мотылек, и затихло.

Старая миссис Хэмпсток спросила: «Можешь запастись храбростью и потерпеть?»

Я не знал. На счет храбрости не был уверен. В тот вечер, мне казалось, я только и делал, что удирал от всего без оглядки. В руках у нее была игла, которой она штопала мою ночную рубашку, но сейчас она сжимала иголку так, будто вовсе не сбиралась шить, а хотела уколоть меня.

Я отдернул ногу: «Что вы надумали делать?»

Лэтти сдавила мне руку. «Она уберет дырку, — пояснила она. — Я буду держать тебя за руку. Не надо смотреть, если не хочешь».

«Будет больно», — сказал я.

«Чушь собачья», — возмутилась старушка. Она развернула ногу стопой к себе и воткнула иголку… но не в ногу, как я понял после, а в саму дырку.

Больно не было.

Она стала поворачивать иглу, вытягивая ее обратно. Я завороженно смотрел, как что-то блестящее, казавшееся сначала черным, потом прозрачным, потом ртутно-переливчатым, тянулось из моей стопы вслед за кончиком иглы.

Я чувствовал, как оно уходит из тела — казалось, оно тянется вверх по ноге через пах в желудок и оттуда в грудную клетку. Оно уходило, и я чувствовал облегчение: жгучая боль отступала, а вместе с ней и страх.

Сердце странно заколотилось.

Я смотрел, как старая миссис Хэмпсток наматывает это на иголку, и все не мог до конца понять, что же я вижу. Лаз в пустоте, глубиной больше двух футов, узкий даже для земляного червя, похожий на кожу, сброшенную прозрачной змеей.

Тут ее руки замерли. «Не хочет вылазить, — проворчала она. — Цепляется».

На сердце похолодело, словно туда вонзился осколок льда. Старушка ловко крутанула запястьем, и поблескивающая штука повисла у нее на иголке, отстав от моей ноги (я поймал себя на мысли, что теперь это напоминает не столбик ртути, а склизкий серебряный след от улитки в саду).

Старая миссис Хэмпсток отпустила мою ступню, и я отнял ногу. Маленькая круглая дырочка полностью исчезла, как будто ее там и не было.

Старая миссис Хэмпсток злорадно захихикала. «Думает, всех облапошила, — сказала она. — Оставить дорогу домой внутри у мальчишки. И это называется хитрость? Нет, никакая это не хитрость. Да эти умники и гроша ломаного не стоят!»

Джинни Хэмпсток достала пустую банку из-под варенья, старушка опустила туда кончик мотающейся штуки и подняла банку вверх, чтобы та оказалась внутри целиком. Наконец она стряхнула поблескивающую невидимую дорожку с иголки и решительно завернула крышку своей костлявой рукой.

«Ха! — усмехнулась она. И снова: — Ха!»

«А можно посмотреть?» — попросила Лэтти. Она взяла банку и поднесла ее к свету. В банке штука стала лениво разворачиваться. Казалось, она плывет, словно банка наполнена водой. На свету она меняла цвет, то чернея, то наливаясь серебром.

В энциклопедии юного мастера я нашел один эксперимент, который, конечно же, и провел: если взять яйцо и подержать его над пламенем свечи, пока оно полностью не почернеет, а затем опустить его в прозрачную емкость с соленой водой, то будет казаться, что яйцо покрыто серебром — особенным, ненастоящим серебром, получившимся от игры света. Тогда я как раз думал об этом яйце.