Николай Романецкий - Убьем в себе Додолу

Сказать, что Владимир Сморода, посадник старорусский, находился не в своей тарелке, значит не сказать ничего. Попробуйте-ка совладать с собой, когда вам предстоит разлука с единственным сыном. Да и Дубрава, жена посадника, успокоения в сердце мужа отнюдь не вносила.

— Све-е-етушка! — выла она. — Стри-и-ижик мой ясный! Да куда-а-а ж вас, родненького, забира-а-ают?! Да как же я без вас жи-и-ить буду!

Вокруг Дубравы металась взволнованная челядь.

Самого Света в палате не было, он находился в своей комнатке, но, слыша вопли матери, наверняка точил слезы. Впрочем, для девятилетнего пацана он плакал на удивление тихо.

Посадник набычился, цыкнул на супругу. Та словно и не слышала, продолжала причитать, терзая тонкими перстами льняные кудри:

— Све-е-етушка, родненький!.. Сироти-и-иночка моя ненаглядная! — Она повернулась к мужу. — Отец, да как же мы без внученьков-то на старости лет останемся? Пощадите, родименький!

Посадник, сам с трудом сдерживающий слезу, не выдержал и вспылил:

— Да помолчите вы! Нешто моя вина, что вы токмо на единого способны оказались?

Крикнул и устыдился злобства своего: Дубрава была женщиной узкостегной, и девять с лишком лет назад чрево ее с большим трудом выпустило первенца. Врачи едва спасли роженицу, опосля чего супруги обоюдным советом решили, что больше у них детей не будет.

Дубрава замолкла. Очи ее гневно сверкнули. Посадник тут же пробормотал виновато:

— Простите, матушка! Не со зла я… Да и не зависит от меня ничего — вам ли не знать…

Дубрава вновь заголосила, а посадник опрометью кинулся вон из палаты. Вытер тыльной стороной ладони сбежавшую-таки слезу и отправился в зеркальную.

В зеркальной не было окон, и дежурный колдун сидел в полумраке, который не могли разогнать неяркие огоньки светилен.

Поверхность волшебного зеркала отливала девственно-серым.

— Свяжите меня со столицей, — сказал посадник, — с палатами Кудесника.

Дежурный кивнул, проделал руками пассы, прошептал заклинание. Наука в последнее время добилась немалых успехов, и работать с волшебным зеркалом теперь мог чуть ли не отрок.

Когда поверхность зеркала осветилась, дежурный уступил посаднику свое место.

На связи был Всеслав Волк, секретарь нового Кудесника. Посадник хорошо знал Всеслава. Поздоровались, перекинулись парой ничего не значащих любезных фраз. Потом посадник спросил:

— Всеславушка, мне уже назначено?

— Да, — кивнул секретарь. — Сегодня, в восемнадцать часов. Я как раз собирался вам об этом сообщить. Что Дубрава?

— Плачет.

Всеслав понимающе покивал, но ничего не сказал: слов утешения в этой ситуации не существовало. Жаль, конечно, старорусского посадника и его жену, но закон есть закон. Придется им встречать старость без внучат. Или решиться на второго ребенка.

Поговорили еще немного и распрощались. Зеркало медленно посерело.

Посадник уступил место дежурному и посмотрел на часы, висящие под светильней. Чтобы успеть ко времени аудиенции, надо было отправляться трехчасовым поездом. Время еще есть, но немного. И слава Сварожичам! Долгие проводы — лишние слезы…

— Закажите мне купе первого класса на трехчасовой поезд.

Дежурный тут же повернулся к зеркалу. Посадник покусал губы и вышел из зеркальной. В коридоре ждал эконом.

— Заложите коляску к двум пополудни, — распорядился посадник. — И передайте мамкам, что Свет должен быть собран к этому же часу.

Эконом, хорошо понимающий душевное состояние хозяина, молча кивнул.

Посадник посмотрел ему вслед и отправился в комнату сына.

Свет сидел за письменным столом. Когда открылась дверь, вскочил, но, узрев отца, снова сел, ссутулился. Посадник подошел к нему, положил ладонь сыну на макушку. Пшеничные волосы Света, в отличие от кудряшек Дубравы, были прямыми.

— Чем заняты, сынок?

— Рисую Змея-Горыныча.

Свет поднял голову. Карие глаза блестят, полные материны губы подрагивают, но держится.

— Уезжаем в два часа.

Свет низко склонился над столом, заводил по рисунку карандашом. И вдруг на бумагу упали две крупные прозрачные капли.

— Что вы, сынок? — Посадник взлохматил шевелюру сына. — Не на век же расстанемся!

Покривил душой, но ведь не скажешь правду девятилетнему мальчишке. Увы, сегодня сын станет отрезанным ломтем, и ничего не поделаешь — закон есть закон… Но все еще жила в душе надежда, что вышла ошибка, что вернутся они к ночи в Старую Руссу вдвоем.