Анна Гурова - Князь Тишины

– Не поняла, о чем речь-то идет?

– Да вот об этом куске кожи!

Я окинула зал взглядом и в темной нише между двумя витражами обнаружила вышеупомянутый пергамент. К старинного вида некрашеной деревянной панели была прибита медными гвоздиками темно-желтая чуть сморщенная кожа, сверху донизу испещренная бурыми надписями. Кожа представляла собой неровный прямоугольник и действительно весьма походила на человеческую.

– А по-каковски тут написано? – спросила я с любопытством. – На санскрите?

– Ты приглядись, – насмешливо ответила Эзергиль. – На буковки-то посмотри.

Я уткнулась носом в кожу, пытаясь разобрать расплывчатые и местами попорченные письмена. Короткие строчки разной длины навели на мысль, что передо мной стихи. В корявых замысловатых буковках проглядывало нечто знакомое. Если бы только не эта черта сверху…

– Да ведь тут по-русски! – догадалась я. – Ну, Катька!

– Как заправский антиквар, – усмехнулась Эзергиль. – Я тебе не рассказывала, захожу недавно к приятельнице – она в антикварном салоне работает – и вижу картину Васнецова «Лунная ночь на рейде в Неаполе» в отличном состоянии. Говорю ей: «А Васнецов-то в Неаполе сроду не бывал», а она мне отвечает: «Наших покупателей такие мелочи не интересуют, и вообще, не подходи к полотну, а то лак повредишь – ее только вчера закончили». Вот так-то! А вообще, я тебя сюда не за этим привела. Можешь прочитать то, что на коже написано?

– Стоит ли время тратить на эту фальшивку? – усомнилась я.

– Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая – я проверяла.

– Ладно, – пожала я плечами и принялась за чтение.

Баллада о веселых гулях и костяной лютне

Некий индийский юноша,

Кем был он – неважно

Может, кшатрий, а может, вайшья,

В лес погулять пошел со своей невестой,

Заблудился,

И вышли они прямо к гулям в селенье – хэй!

Гули их встретили,

Обрадовались ужасно:

«Девицу съедим на закуску,

А парня на ужин оставим,

И всю ночь у нас будет веселый праздник —

хэй!»

И зарыдав, взмолилась девица:

«О милосердные гули,

Исполните мое последнее желанье:

Сделайте из моих косточек лютню

И отдайте ее какому-нибудь барду,

Пусть он в память обо мне сложит

Песню любви и боли»

«Почему бы и нет? Мы музыку любим», —

Ответили ей славные гули.

И тотчас девицу растерзали,

Добела обглодали кости

И сделали из ребер звонкую лютню,

Струны-жилы на каркас натянули – хэй!

«О гостеприимные гули! —

воскликнул юноша внезапно,

– Дайте вы мне эту лютню,

Хоть не бард я, но сердце повелело

Спеть сейчас мне песнь любви и боли

Деве в память, а вам – для развлечения —

хэй!»

И запел он, и словам его лютня

Вторила стоном человечьим.

От печали солнце почернело

И все гули хором зарыдали,

Говоря: «Хоть музыку мы любим,

Но такого не слыхали доныне!

Надо песнь твою увековечить – хэй!»

И схватили они сладкопевца,

И содрали со спины его кожу,

Выдубили ее, отшлифовали

И вручили юноше с наказом:

«Запиши слова, а то забудем!»

И с тех пор в проклятом том селенье

В доме старосты висит поэта кожа.

Всякий, кто желает, к ней подходит,

Прочитает песнь любви и боли

И уходит, проливая слезы.

– Ну как? – спросила Эзергиль. – Чего хихикаешь?

– Прикольно. Наверняка Погодина сама сочинила. Очень в ее духе. Растерзать, кожу сорвать, жилы вытянуть – в общем, все умерли. И непременно под музыку.

– Мораль уловила?

– Тут что, еще и мораль есть? – хмыкнула я. – Добрее надо быть к людям, так Катьке при встрече и передай.

– Ты ведь, по-моему, тоже кого-то недавно убила? – вскользь заметила Эзергиль. – Весьма экзотическим способом…

Я промолчала. Зачем ей понадобилось об этом напоминать? Едва я успела развеяться…

– Я все жду, когда ты меня спросишь, – продолжала Эзергиль.

– О чем?

– Откуда у Катьки эта кожа.

Тут я сообразила, куда она клонит и зачем притащила меня сюда. Б моей душе потеплело. Добрая Эзергиль! Хочет показать мне, что я не одна такая злодейка. Что все мы, в общем, движемся в одном направлении…

– Она его тоже любила? – тихо спросила я.

Эзергиль удивленно посмотрела на меня и расхохоталась.

– Ой, какие мы романтичные! Гелька, ты что? Погодина никогда не нарушала Кодекса. Она не творила разумные существа и тем более не убивала их. На это ей ума хватало. Она понимала, что, воздержавшись от мелких нарушений, со временем получит больше.