Карина Шаинян - Добрая Канди

– Третий раз пришла. Не могу я тебя выгнать – силу потеряю. А если помогу и сварю приворотное питье – беда будет страшная, отныне и до конца времен… Порвутся нити судеб, и наши места станут как решето, и детей будут пугать рекой. Подумай, Канди, хочешь ли ты этого?

И ответила Добрая Канди:

– Хочу, чтоб любил он меня больше жизни, хочу, чтоб всегда рядом оставался, в неведомый город не ушел, чтоб и после смерти мы вместе были, душами и телами переплетенные, хочу, чтоб кровь наша смешалась…

Засмеялась старуха, не по-доброму засмеялась, – как мертвое дерево заскрипело. Выгнала Канди, велела через три дня прийти, а сама начала приворотное питье варить. И варила его из травы горькой, тайной, холмовой, что корни деревьев обнимает, и речного песка, и черного жира донной рыбы, которая только пойманная свет видит, и морской соли. Чертила старая Сабер вокруг котла знаки – и любви, и долгой жизни, знак смерти рисовала, и только знака охраны там не было.

А через три дня пришла Добрая Канди, и старуха взяла у нее кровь, добавила в питье, плюнула и сказала:

– Последний раз говорю: вынь из головы своей любовь, положи мои слова. Убей чужака, и будешь чиста перед холмами, и рекой, и лесом. Чужой он здесь, так и будет вечно тосковать да дорогу к дому искать, не удержит его приворотное питье, только беду принесет.

А Канди что? Бедра у нее горячие, смех звонкий, жизни полные руки, а сердце рвется – никакая шаль не удержит. Не стала она старухины слова в голову класть, а схватила зелье и бегом домой, похлебку из рыбы варить. Сварила, знак удачи начертила и питье в котелок вылила.

Чужак всего-то ложку и съел – кровь у него забурлила, волосы засеребрились, из глаз тоска полилась.

– Добрая Канди, – сказал, – ох, Добрая Канди, я тебя люблю больше жизни, хочу всегда рядом быть, чтоб и после смерти вместе, не уйти мне от тебя. Но и здесь не могу, жизнь из меня выливается, домой мне надо, только вниз по реке нет моего города, и вверх по реке – нет…

Говорит – а сам на части рвется, и говорит все громче, кричит уже, от тоски заходится. Канди в ответ только плачет и знак охраны рисует, а толку-то? Чужак он, пришлый, над ним ни у знаков наших силы нет, ни у питья…

– Люблю тебя, – кричит, – а видеть не могу, как на тебя посмотрю – так и пойму, что не вернуться. Ненавижу ваше село, и добрых людей здешних ненавижу, лучше бы убили меня. Что же ты наделала, Добрая Канди…

Сказал так – и закричал, завыл, на крыльцо выскочил. Канди за ним – но не догнать уже. Только по осенней грязи следы к лесу ведут, ни человечьи, ни звериные, а совсем нездешние. И крик издали, и такая в этом крике мука, что во всем селе дети расплакались, взрослые знак охраны чертить бросились, а Канди жизнь из рук выпустила. Упала на площади, на том самом месте, где когда-то чужак лежал, шаль на груди в клочья порвалась, в голове – одни слезы.

И пришла Сабер, плюнула, а говорить не стала ничего – поздно уже было говорить, что видела – то и случилось, что тут скажешь?

Та осень сменилась такой холодной зимой, что у птиц перья ломались, а деревья звенели. Река от мороза умерла, перед смертью заговорила, плакала, спрашивала, в головы людям забиралась.

И еще напасть появилась – звери в лесу завелись, глаза зеленые, шкуры серебряные, шерсть клочьями лезет, а кричат так тоскливо, что кто услышит – тот плакать начинает. Людей ненавидят, если встретят – заворожат зелеными глазами, криком, душу рвущим, да и растерзают на части.

С тех пор так и живем – то от реки прячемся, то от кричащих в домах запираемся, от мороза ломаемся. Но две смерти никому не положено, потому кричащие от реки могут защитить, а река – от кричащих. Знаешь ведь – звери эти приходят, только когда река умирает. Но когда уж появились – не зевай, набери клочьев серебряной шерсти да сплети себе шапку, – вопли кричащих в шерсти запутаются, шепот реки заглушат…

А чужака с тех пор никто не видел. Гадали – может, у лесных людей жить остался, может, в болотах сгинул. Добрая Канди от слез совсем слабая стала, так и тосковала до зимы, а потом в лес ушла, прямо кричащему в пасть. А той Сабер, пра-пра-и еще много раз прабабке нашей Сабер, хотя она свое дело и знала, с тех пор веры не было.