Галина Романова: Собачья работа

Добравшись до кресла, с наслаждением уселась, вытянув ноги. Нет, все-таки верховая езда — не моя стихия. Не первый раз в седле сидела, а бедра и задница все равно болели. И поясницу немного ломило.

Домашние столпились вокруг меня, тараща глаза. Любопытные слуги держались поодаль, поближе к дверям, и смотрели как на заморскую диковину, словно у меня вдруг выросли три рога и длинный хвост. Я тоже с интересом и удивлением рассматривала двух девушек. Если не ошибаюсь, это погодки Янка и Ланка. Одной должно быть семнадцать, а другой около шестнадцати. Они в детстве были похожи как близняшки, так что сейчас, восемь лет спустя, оказалось тяжеловато сразу определить, кто из них кто.

— Ты — Ланка? — ткнула я наугад пальцем в одну, повыше.

— Не-а, — девушка качнула головой. — Я — Янка.

— Да ты что! Была же самая мелкая, от земли не видать!

— Вытянулась! — с гордостью заявила девушка. — И все, что надо, округлилось, — она продемонстрировала аппетитную грудь. Эх, была бы у меня такая шикарная фигура — в пехоте ко мне мужики по-другому относились бы. Хотя кто знает. Прошлого не вернуть, но я бы не согласилась вычеркнуть ни одного дня.

— Красавица! Совсем невеста…

— Невеста. — Янка вздернула носик. — И жених уже есть!

Я залюбовалась сестрами. Про двух других спрашивать не стала — и так понятно, что они давно замужем.

— Что у тебя с ногой? — Мама заметила, что я как-то странно пристроила правую, не спеша сгибать ее в колене. — Повредила?

— Давно уже. Да ты не бойся, там уже нечему болеть.

— А то смотри, я ключнице скажу, она такой отвар из бодяги делает — приложишь на ночь, замотаешь как следует, к утру все как рукой снимет!

— Спасибо, мама, уже ничего не надо.

— Да, а вдруг нарыв?

— Нарыв был, — вздохнула я, понимая, что чем раньше все расскажу, тем будет проще. — Как раз на ступне. Туда стрела попала…

— Ой! — хором воскликнули сестренки. — Настоящая? Железная?

— Да. Насквозь ногу пробила. Вместе с сапогом.

— Так надо было промыть и бальзам какой-нибудь приложить. И ты теперь из-за этого хромаешь?

— Почти, мама… — я собралась с духом. — Нет у меня больше ноги.

— Это как — нет? А куда же она…

Вместо ответа я наклонилась, задрала штанину и отстегнула подаренный князем протез. Прислонила к креслу вместе с натянутым на него сапогом. Задержала дыхание, пережидая воцарившуюся в зале тишину и не глядя на лица родных. Я и так знала, что там увижу — боль, брезгливую жалость, тайное превосходство — вот, мол, а у меня такого нет… Что, удивлены? Это похлеще рогов и хвоста будет! В Пустополье давно привыкла к таким взглядам. Были там и другие, кому мое увечье не мешало. А здесь придется все начинать сначала.

— Ох ты, дитятко мое бедное! — запричитала наконец очнувшаяся мать. — Ох ты, бедная моя, бесталанная! Да на что тебе судьба такая сдалася! Да за какие такие прегрешения покарали тебя боги светлые! Это что ж такое деется? Что с тобою будет, ласточка? Ох ты, горе, горе горькое!

Продолжая голосить как по покойнику, она обхватила руками мою голову, прижав к груди. Ей вторили собравшиеся служанки, причитая и подвывая то ли из сочувствия, то ли по привычке.

— Отпусти. — Я вывернулась из материнских объятий, отмахнулась от ее рук. — Не надо. Это два года тому назад случилось. Я потому и не писала, что не хотела никому говорить. Не хотела, чтобы вы знали…

— А теперь чего ж? — В голосе матери послышалась обида.

— Теперь… Теперь все изменилось. — Я смотрела в пустой камин. У меня в душе сейчас было так же пусто и холодно. Интересно, найдется ли кто-нибудь, кто заставит снова почувствовать тепло? — Вы лучше скажите, где отец?

Подняла глаза на мать и сестер — и по их взглядам поняла, что уже знаю ответ.

— Полгода уже, — прошептала Янка еле слышно.

Комната моя была та же, что и много лет назад, на третьем этаже, угловая. Вещи остались прежними, но здесь много лет никто не жил, и посему помещение казалось чужим и холодным. Служанки, бросая на меня жалостливые и брезгливые взгляды — такая молодая и такая несчастная, трудно ей будет замуж выйти! — заменили старый слежавшийся соломенный матрас, принесли новое одеяло, смахнули паутину в углах и распахнули окошки, чтобы поскорее проветрить комнату. Я открыла один за другим все сундуки, заметила, что почти половина вещей там — явно не мои. Кажется, за восемь лет сюда привыкли сносить и складывать все, что так или иначе не годилось. Там нашлось полным-полно платьев, которые наверняка носили мои сестренки, пока не выросли из них. Отыскалось и несколько мужских вещей, оставшихся от отца.