Александр Сальников - Революция 2. Начало

Керенский снова вызвался выступить и тут же, под одобрительный гул, зачитал составленное от имени членов Государственной думы письмо начальнику Генштаба: «Полученные нами сведения относительно проведения призыва рабочих-инородцев в областях Туркестана указывают на несомненную опасность в экономическом и политическом отношениях… Экономически изъятия части рабочих и волнения среди остальных в период хлопковой кампании грозят гибелью значительной части урожая хлопка, столь необходимого для государства. Убедительно просим отложить проведение призыва до окончания хлопковой кампании, то есть до первого ноября». Письмо решили без промедления телеграфировать генералу Алексееву. Керенский спустился в зал, ловя завистливые взгляды Пуришкевича. Тот нервно теребил бороду и блестел взопревшей лысиной.

Такого успеха Александр Федорович не помнил со времен ленских событий. Он, тогда еще молодой присяжный поверенный, был назначен председателем независимой комиссии. Расследовать предстояло причины демонстрации и подробности расстрела рабочих на золотых приисках Бодайбо. Дело имело особый политический окрас: ленский расстрел сравнивали с Кровавым воскресеньем.

Путешествие было не из приятных. Триста восемьдесят верст от Иркутска до пристани Жигалово на ямщиках порядком растрясли инспекцию. Северная весна и начало лета погодой не баловали. Было сыро, потом зарядили дожди. От Жигалова до городка Бодайбо пришлось плыть вверх по Лене. Керенский кутался в пальто и дрожал от холода на дне длинной крытой лодки — шитики. Лошади медленно тянули ее вверх по течению, то и дело увязая в раскисшей глине. Александр Федорович сильно заболел и был простужен всю поездку. Позднее следствием этой простуды стала острая форма пиелонефрита и удаленная почка.

Овчинка, однако, стоила выделки — имя Керенского попало на первые страницы газет. Но то был дебют, а теперь о нем, уже депутате Государственной думы от трудовиков, наконец-то заговорят на самых верхах.

Всю неделю Александр Федорович купался в лучах славы. Парламентарии подходили к нему в перерывах, жали руку, знакомились. Угощали в буфете коньяком и сигарами. Керенский чувствовал себя приезжей звездой, разве что не раздавал автографы. Его авторитет возрос не только у трудовиков, но и среди октябристов и даже некоторых правых. В четверг, после закрытия заседаний, к Александру Федоровичу подошел Пуришкевич:

— Отменная была речь, — Владимир Митрофанович протянул ладонь, — от души. Поздравляю!

— Разделяете? — улыбнулся Керенский, стараясь скрыть ликование. Потаенная мечта сбывалась на глазах — главный думский скандалист вывесил белый флаг. Пришел засвидетельствовать почтение. Признать молодого политика ровней.

— Отчего же нет? — Пуришкевич тронул пенсне. — Обстановка на окраинах ужасает, и Туркестан тому подтверждение. Пора нам уже прекратить малодушничать и говорить об этом не таясь, в полный голос.

Домой Александр Федорович летел как на крыльях. Душа его пела.

Казалось бы — пора опускать занавес. Туркестанские беспорядки отыграли свою роль и должны были чинно сойти со сцены. Но раскрученная Керенским карусель не желала останавливаться.

Гром грянул на следующий день. В пятницу.

На трибуну вышел председатель Государственной думы. Лицо его было красным, а обычно изящная бородка топорщилась.

Родзянко прочистил горло, поправил бабочку и произнес:

— Господа! В ответ на отправленную нами третьего дня телеграмму Военное министерство предлагает Думе создать независимую комиссию для прояснения событий в Туркестане и Степном крае на месте. — Михаил Владимирович выдержал паузу. — Какие будут предложения?

В зале одобрительно зашумели.

Громко хлопнув пюпитром, поднялся сенатор Тевкелев.

— Как лидер мусульманской фракции, — выждав, пока гул поутихнет, сказал уфимский мурза, — считаю своим долгом выдвинуться в состав комиссии!

— Благодарю, Кутлу-Мухамет Батыргараевич — протараторил Родзянко и пробежался взглядом по залу. — Кто-нибудь еще?

Керенский кожей ощутил, как на него уставилось множество глаз. Стало душно, словно в узком купе. Кровь прихлынула к лицу. В боку кольнуло.

Времени на раздумья не было. Керенский медленно, через силу, встал с места.

— Господа депутаты! Господин председатель! — слова, царапая горло, нехотя вылетали в наступившую тишину. — Всем вам известно, как страстно я люблю Туркестанский край! Край, в котором я провел всю свою юность! Край, с которым у меня связано столько, сколько не связано ни у одного в этом зале! Могу ли я, человек, изнутри знающий и понимающий чаяния туркестанского народа, остаться в стороне?