Татьяна Мудрая - Ренегаты

— А ты?

— Что я? Слуга. Шут. Персона с двумя языками, оба длинней, чем положено. Приставлен к лекарю и заодно к тебе — здесь ведь все онгры лежат, порубленные в бою.

— Знаешь нашу речь?

— Так я по рождению местный. Изгой. Ренегат — одну веру на другую сменил, как чужой наряд теперь на мне болтается.

Он был не в меру разговорчив — это почему-то успокаивало. Расторопен — когда женщины-прислужницы приволокли похлёбку в котлах, зачерпнул ей, себе и доброй дюжине лежачих. Когда Алка не проваливалась в сон или горячечное беспамятство, крутился возле. Не подпускал никого менять перевязки — а, может быть, никому девушка была нужна. Подставлял поганую утварь и не брезговал выносить — как и вообще за всеми.

Крупица за крупицей до Алки доходила история его плена, почему он носит женское платье, почти такое, как у знахаря, но шире, короче и с узкой опояской, и никогда не заплетает волосы в косу, только небрежно закручивает в подобие головного полотенца, скрепляя длинными заколками. Безбород, как и лекарь, но кожа вокруг рта и на щеках гораздо более гладкая.

Родился он не в самой Долине Певцов, а в окружающих её горах, по ту сторону перевалов, в одном из небольших поселений, где вся жизнь состоит в том, чтобы пахать, сеять и убирать урожай с тем, чтобы на следующий год повторять всё снова: переворачивать отвалом целину, бросать в неё то, что осталось от суровой зимы, пожинать скудный урожай. Двигаться по малому кругу, когда плодородие ближней земли истощалось. Впрочем, особого голода никто не испытывал, бывали даже праздники, самый главный из них — весенний. Надо же благодарить Высокого Сеньора, чтобы не стало хуже. И одновременно призывать его благословение на изнасилованную пашню, чтобы снова стала девственной.

— А в последнем случае необходимо участие юных и незамужних, — говорил Джизелла. — Обряд такой. Вот меня и выбрали среди многих: сироты угодны богу, а просить за меня никого не нашлось и не найдётся. Нарядили и пустили в священный хоровод.

Алка с неким усилием вспомнила балет… какой? Стравинского вроде бы. Там девушку…

— Которая выпадет из коловерти самой первой — надо сказать, кружились мы быстро и фигуры выплетали затейливые, — та пойдёт в уплату, и не нужно меня спрашивать, кому и какого рода, — говорил тем временем Джиз. — А оставшаяся в одиночестве — лучшая невеста, её отдают самому богатому из женихов. Вот я как раз и остался.

— Ты себя, что ли, ею считал? — улыбнулась она.

— В десять лет не очень-то в такое вникаешь, если ты за общинными гусями ходишь с хворостиной, — ответил он. — Голым меня никто не видел, кроме повитухи, даже матушка, умершая моими родами. А повитуха была ведьма, такие и на костре соврут — недорого возьмут. Если даже спросить кое-кто догадается. Словом, повенчали нас с Эрнульфом, отвели на ложе, задрал он на мне сорочку до самого горла, изготовился — ну и узрел диво. Раз в пять длиннее девичьего похотника.

Меня в той же свадебной пристройке и на тех же брачных снопах спалить хотели как перевёртыша, да той же ночью удрал. Выломал доску — руки у меня были не девчоночьи — и утёк подальше.

От горы к горе, от села к селу, от деревни к деревне, с одной летовки на другую — степи кругом пошли. Где крал, где бог посылал, а где и батрачить удавалось. Поддел шаровары под юбку, потом и вовсе переоболокся, а то удивлялись, с чего это девка одна бродит-кочует. Лет двадцать назад, если со счёту не сбился, попал на передовые дозоры онгров — вон как далеко занесло.

— Пленник теперь? Раб? — спросила девушка с сочувствием, которого не ожидала от самой себя.

— Не совсем. Здесь таких, как я, не любят, но сильно побаиваются. Жрец их, варашло, считается ни мужчина, ни женщина. Хочет — жену берёт, хочет — мужа. А знахарь — тот же колдун. Я, правда, только учусь.

— Джиз, как думаешь, что со мной будет?

И сама поморщилась — вырвалось такое. Размякла от одного вида этого полумужа, от одного того, что понимает его беседу. Как ни силилась вникнуть в окружающие стоны и тарабарщину, — никак не могла.

«И стыдно».

Но он с готовностью ответил:

— Может быть, пошлют на стены. Велено укреплять, с кочевьем идут те, кто знает как. Ценные пленники. Может быть, ждут, пока окрепнешь, чтобы поговорить. Невольники говорят новым хозяевам — бесноватая ты была по молодости. Не хотела принять свою исконную долю.

— Ты меня с собой самим, часом, не спутал?

Он вроде как немного обиделся:

— Спросила, доверилась — так терпи правду.