Татьяна Мудрая - Злато в крови

Проснулся я, оттого, что некто тихонько скребся в крышку моего объемного саркофага. Мыслью я откинул ее в сторону и сел, выпрямившись насколько мог.

В дальнем углу были свалены какие-то основательно подержанные пуховики. Селина была рядом со мной, веселая, чистая, приодетая в шикарные Ролановы тряпки: рубаху с вислыми кружевами по вороту, рукавам и подолу, колготки (во времена его юности это называлось «рейтузы» и в комплекте с пришитыми подошвами и богато расшитым гульфиком вполне сходило за верхнюю одежду), а кроме этого, незнакомые мне полусапожки с острым носом, какие модны в среде нынешних недорогих куртизанок. Из чего я заключил, что сегодняшним утром они с Роланом замирились.

— Добрый вечер. Ну, что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом? Конец перевранной цитаты. Вы как?

— Прекрасно.

— Ну вот и лады. А то вчера больше походили на гигантский сушеный урюк. Даже цветом. Как говорится, всё, что нас не убивает, делает нас сильнее.

— А где Ролан?

— Уходил полечиться от нервов на свой лад, коротко наставил на ум и меня, забросил к вам назад и снова удалился. Обещался приволочь вам сочного негодяя, а мне — женскую юбку. Хороший отрок… Или нельзя исходить из видимости? Вы ведь оба Мафусаилы. Ну, я отказалась за нас обоих: отыскать в нынешней северной столице оба этих товара — дело, как он упомянул, трудоемкое. Вот, говорю, обувь мне своруй точно по размеру, а то эта чуть велика, а свои пантуфли из лебединого пуха я в полете обронила. Хорошие сапоги — фундамент моей личности.

…Нет, какая очаровательная смесь юмора с цинизмом. Где были мои глаза и прочие чувствилища?

— И с тобой, как я вижу, тоже порядок. Что там была за строчка… о капле и колодце?

— А-а. Вот была умора, наверное, со стороны глядя: мной питаются, а я с подъемом декламирую суфийский стишок. Слушайте:

— Красиво.

— Сама сочинила.

— А та героическая сага — она тоже сочиненная?

— Ну, на такое мне бы тогда сил не хватило. Всё на сливочном масле, как говорят. Только вот в моменты, когда я конкретно начинала сдыхать, должно быть, прорывались некие фантазмы. Но и то на базе суровой реальности.

Я хотел, не обинуясь, спросить, что именно из ее крови так меня ударило, но воздержался.

— А тот седой в самом конце?

— Побратим. Хорошая картинка наложилась на плохую. Его из сорок пятого калибра положили.

Она помогла мне выбраться и выпрямиться.

— Мне столькому тебя надо выучить. Книги ты знаешь, но даже самым лучшим нельзя верить.

— Теперь мы успеем, папа Римус. Теперь у нас целая прорва времени, — Селина потянулась, как сытая кошка. — Пойдем охотиться?

Я удивлялся в ней всему. И внешности: «тщательно загримированного вампира» сменила по виду обыкновенная милая женщина лет, пожалуй, тридцати пяти. Кожа светилась изнутри, но лишь для таких глаз, как мои. Рот не утрачивал розоватого оттенка ни при каких обстоятельствах. Волосы обрели изысканный цвет — солнца, когда на него глянешь в упор, но уже не моими глазами. Золота с примесью раскаленной голубизны. Глаза не отливали характерным фасетчатым блеском, который нам приходится скрывать за темными очками, но стали менять цвет по ее произволу: от зеленовато-голубого до оттенка густого аметиста и почти пурпурного, — а свет одиночной лампы вспыхивал в них двумя огромными рыжими цветками. Огневой опал и александрит, соглашалась она со мной, камень беды и камень насильственной смерти русского императора. Но в Динане это самые желанные драгоценности. Хамелеончатые.

Разумеется, я преподал ей наши правила, которые Селина сразу же обозвала «Пятью законами кровотехники», неясно на что намекая; наверное, опять литературная аллюзия. Или «Правилами вампирского хорошего тона».

— Первое. Не проливай крови невинных, она осядет у тебя в душе, — говорил я.

— Встречный вопрос. Как наивному вампиру и не телепату распознать негодяя? По цвету ауры, как Ролан?

— Вместе с новой природой ты получишь дары, которые постепенно разовьются. Провидение заботится о своих блудных детях. Если ты даже не сумеешь прочесть мысли, почувствуешь особый смрад душевной нечистоты. И, конечно, ее цвет.