Татьяна Мудрая - Дети Древних

Теперь уже не один барабан — освобождённые косы хлещут по земле, рисуя на ней ритм, раскачивая как верблюда. Как песчаную черепаху. Как щит глубочайших озёр. Тело трепещет, каждая клеточка в нём звучит в единстве с другими, множество мелких жизней вступает в хор.

«Дум-даа, м-дум-даа, дум-даа, м-дум-даа».

Рвётся цепь, хальк ниспадает с гладких плеч на талию… наземь. Кружится голова, вибрирует пол, устланный коврами, вверху сгущается мрак…

И вдруг мир лопается, подобно перезрелому плоду, и наступает свет, заливающий нагие груди победительницы.

«Дум-даа, м-дум-даа, дум-даа, м-дум».

Обрыв всего.

Кажется, Марину тотчас подхватили и понесли куда-то прочь. Даже не в ту палатку, где жила.

Очнулась она от прикосновения к губам и соскам ласковых пальцев, будто выточенных из драгоценного сандалового дерева: в сознании перепутались цвета и ароматы. Может быть, цвет кожи в полутьме шатра казался светлее, возможно, запах мужчины преломлялся в кристалле её забытья, рождая семь лучей.

— Кахин.

— Да. Я пришёл поблагодарить тебя за то, что ты выкупила мой залог.

— Тот браслет?

— Он самый. С него снято заклятие, и завтра наступит время продолжить мои странствия. Знаешь, что было до сих пор моим ремеслом? Я стерёг воду. Говорили ведь тебе, что под всей пустыней покоится запертая вода, которую лишь с огромным трудом выкачивали на поверхность через систему насосов и труб? Сей труд погубила неправедная война, однако он был обречён с самого начала, как любое насилие. Оттого пленная вода рождала в песках не настоящие сады, города и дворцы, но одни миражи.

— А ты сам — разве не насилие сейчас творишь надо мной?

— Если так — оттолкни меня, попробуй. Сила твоя уже равна моей и скоро её превысит.

— Не хочу, — тихо отвечает Марина. — Нельзя так долго быть одной, как я была. Та заповедная вода, которая в Оке Пустыни и твоих глазах, — одна и та же?

— Ты говоришь.

— Но это не Великая Вода?

— Нет, но тем не менее — волшебный ключ к ней. Два смысла имеет это слово в языке твоей земной матери: то, что отпирает, и то, что пробивается из земли текучим хрусталём.

— Тогда ты и сам ключ?

Кахин смеётся:

— Снова ты сказала. А твои слова, брошенные ненароком, исполняются куда точнее выверенных и обдуманных.

— Ты всё рассуждаешь и даёшь своим губам не ту работу, какую следовало бы.

Нет, он не даёт себя целовать и сам такого не делает. Зато его руки уже оплетают её стан, пальцы проникают в пупок, запутываются в её коротких волосах, колени раздвигают, щиколотки сжимают и удерживают. Её длинные мелкие косы обращаются в змей и ласкают его покрывало и плечи, и тонкий стан, и худощавые бёдра, и плоский живот, спускаясь всё ниже. Дыхание смешивается — давно уже не скажешь, где чьё, — и сбоит. Плачущее лоно всеми губами открывается навстречу тому, кто пока медлит на пороге.

Впервые в жизни она имеет дело с мужчиной, приходят к ней неуместные слова. Впервые балансирует на краю обрыва еще задолго до того, как сорваться вниз…

И срывается навстречу тотчас же, когда он входит — сразу всей восхитительно чудовищной плотью. Со всхлипами, со стоном, проклятиями и криками радости качается женщина в ритмично набегающих и уходящих волнах морского прибоя.

— Я сделал так, как ты хотела? — спрашивает Кахин, когда остывают и молот, и наковальня.

— Не знаю. Это было как смерть.

— Правдивы твои слова, потому что она сама как мы двое. Кто это — мужчина или женщина? Аллах ведает… Наверное, и то и другое попеременно. Когда бьют барабаны Смерти и она выступает открыто, сидя на белом жеребце и держа развевающееся чёрное знамя, — это мужчина и истинный вождь. Такому несвойственно заключать союзы и быть слугой кому бы то ни было. Он способен на хитрость и обман, но нечестие ему не к лицу. Он легко смиряется с поражением: ведь его противники только и делают, что оттесняют его к прежним границам. Возможно, воин-Смерть даже огорчается слишком лёгким победам — ему по нраву стойкие в борьбе. Он презирает трусов, которые не понимают, что ни бегство с поля боя, ни возведение крепостных стен не спасёт от него — лишь встреча лицом к лицу, без забрала и с оружием в руках.

Так проходит предначертанная жизнь человека. Но под конец её Смерть неизменно перевоплощается в женщину, является безоружной, в облике покорной девы с тёмными косами и опущенными долу глазами. Приходит тихо, как соблазнительница, — и мы ощущаем её каждой клеточкой тела, опьянены её дыханием, полным неизбывной медовой сладости. Вот тогда сопротивляться ей недостойно мужчины и следует уступить. Ты поистине такова.