Array Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

Решетка заскрежетала, когда Вьюд потянул ее на себя.

Лесана зажмурилась. После долгого сидения впотьмах, сияние огня казалось нестерпимым.

— Дарен вступился за тебя перед Главой, — говорил Вьюд, поспешно прибирая послуживший узнице войлок. — Говорит, мол, чего с девки-дуры взять, свое уже получила, несколько дней квасилась, пора и честь знать, а то, мол, все делом заняты, одна она бока отлеживает. Так что Нэд тебя на уборку мертвецких и покойницких благословил. Говорит, четыре седмицы тебе там полы драить. Да идем, холодно тут, страсть!

Оба заторопились к выходу. Девушка следом за провожатым брела из каземата, в котором с головы до ног провоняла сыростью и мышами, и думала о том, какое это блаженство — размять затекшие ноги и вот-вот помыться…

По счастью, на дворе уже царила ночь. Яркого зимнего дня недавняя узница просто бы не выдержала, глаза б вытекли. А воздух! Какой здесь был воздух! И в нем — свежем, морозном и стылом — после затхлой вони каземата можно было утонуть, захлебываясь.

— Ты иди. Я — в мыльню, — пробормотала Лесана.

— На вот, — Вьюд неловко протянул послушнице узелок. — Там хлеб да сыра кусок. Больше ничего добыть не удалось. И это-то колдун твой от своей трапезы оставил. Они с Донатосом поздно воротились, мы уже поевши были. Ну а ему, значит, на поварне придержали пожрать-то. Он кашу съел, а хлеб с сыром тебе приберег. А тут Дарен как раз объявил, что тебя, дурищу, выпускают, он мне и отдал. Так что ешь. А то завтра и тетиву натянуть не сможешь.

Пробормотав Вьюду слова благодарности, послушница взяла узелок и побрела со светцом в мыльню. Наконец-то, напарится, согреется, поест и заснет не на прелой соломе, а на мягком сеннике, под одеялом. Вот только холодно было у нее в покойчике, печь-то больше трех суток не топлена… Ну и ладно, сейчас забросит поленья и уснет хоть в холоде, главное — дома.

Дома…

Лесана вдруг поняла, что думает о своей маленькой комнатушке, как о доме. Настоящем.

Девушка погружалась в дрему, мягко уплывала на волнах сна, и хотя лицо, нос и голова с непросохшими после мытья волосами, мерзли, послушнице Цитадели было уютно и покойно.

Ей показалось, будто спала она совсем чуть, когда дверь комнатушки распахнулась. Лесана вскинулась, поднимаясь на локте, вглядываясь в полумрак. Кто-то шагнул от порога к ее лавке. Девушка не успела понять, кто. Подумала, что, видимо, спит уже давно и, поди, приперся Вьюд будить ее на урок. Неужто проспала? Зимой светает поздно… Могла, ой, могла…

— Вьюд, ты? — спросила она хрипло. — Чего светец не взял, бродишь, как тать?

Темнота отозвалась неодобрительным цоканьем:

— Вью-у-уд… Не-е-ет… Не Вьюд.

От этого голоса, а самое главное от того, как звучал он в этой полной мрака и тишине комнате, в сердце послушницы вкрался страх. Волна ледяных игл рассыпалась по спине и рукам. От ужаса свело горло.

И в этот самый миг короткие волосы на темени грубо сгребла сильная рука, девушку дернули, стащили со скамьи, швырнули на пол. Рухнув на ледяные каменные плиты, рассадив в кровь локти, Лесана поняла, что не может ни закричать, ни даже застонать. И мужчина, возвышающийся над ней, знал это. Удар ногой под дых. Еще один.

Выученица Клесха задохнулась и скорчилась. Жалкая, глупая девка, от ужаса не помнящая себя. Вторженец тихо рассмеялся и склонился к жертве. Его лицо было страшным. Каменно-спокойным и страшным.

Донатос снова изо всей силы дернул послушницу за волосы, принуждая запрокинуть голову. Она еще не могла сделать вдох, лишь едва слышно хрипела, царапая запястье обидчика. Сильная рука держала крепко. Девушка не могла встать с колен, лишь изгибалась, словно склоненное до земли дерево. А крефф молчал.

Мягко прошелестел, выскальзывая из ножен клинок. Острое лезвие захолодило кожу на лбу, медленно спустилось вдоль виска по скуле к шее, кольнуло неистово бьющийся живчик, поползло по ямочке между ключицами, опустилось к вороту рубахи. Треск разрезаемой ткани и новый рывок за волосы.

Лесана забилась от боли и ужаса, располосованная рубаха сползла к локтям.

И вдруг хватка железных пальцев ослабла. Мужчина по-прежнему возвышался над жертвой, но более не пытался удерживать.

— Неужто это ты? — негромко спросил он. — Отважный ратоборец… Чего ж трясешься? Поди, и штаны намочила от ужаса, а?

По лицу девушки ползли слезы.

— Запомни, дура, — склонившись к самому ее уху, прошептал крефф. — Я некогда из твоего наставника дух вышиб. А уж из тебя-то…