Питер Бигл - Соната единорогов

Джой отправлялась теперь на Шейру по собственному выбору, иногда пересекая Границу в каждый из трех-четырех дней кряду. Но случалось и так, что осознав свою все усиливающуюся потребность в мире Древнейших, она пугалась и заставляла себя целую неделю держаться от Границы подальше. Граница, похоже, прочно — в смысле как земных координат, так и временной протяженности — обосновалась на углу Аломар и Валенсии, темной, узенькой улицы, скорее даже проулка; но всякий раз, пересекая ее, Джой попадала в разные места Шейры, в лес или на луг, на берег реки или на каменистое горное пастбище, которого она и не видела прежде. Тем не менее, Ко неизменно встречал ее — а нередко и Турик тоже, — и каждый раз повторял: «Борода все знает, дочурка. Нужно лишь слушаться бороды». Только на присутствие сатира она и могла рассчитывать наверняка: Вудмонт перетекал из лета в осень, дни неслись, а Джой все еще сохраняла способность с такой же легкостью переходить от дышащих пожаром ветров Санта-Ана к мирному голубому безмолвию весенней ночи на Шейре, с какой пляжная погодка южной Калифорнии сменяется вдруг холодным дождем. Никакой логики в этом не было, никакой закономерности Джой обнаружить не смогла. Впрочем, она с благодарностью довольствовалась и загадочностью того, что с ней происходило.

Теперь, пересекая Границу, она всякий раз брала с собой блокнот для рисования и несколько карандашей, решив составить по возможности точную карту Шейры. Ко и Турик отводили ее, куда она просила, всегда терпеливые и услужливые, хоть, может быть, и несколько недоумевающие; ручейная ялла никогда своего потока не покидавшая, знала, оказывается, пути и истоки каждой реки и каждого ручья своей земли, знала в таких подробностях, словно родилась в каждом из них.

— Ну, просто мы знаем, — сказала она, когда Джой выразила ей свое изумление. — Вы, люди, знаете же всякие штуки, о которых ты мне рассказывала, — как их там? — электроны, ролики. А мы, яллы , знаем воду. Чего проще?

А вот Шейра не желала, чтобы ее узнавали, сопротивлялась почти физически. Холмы, похоже, меняли профиль всякий раз, как Джой наносила их на карту; долины и речные ущелья не просто вывертывались из-под кончика ее карандаша, но, как правило, когда Джой отрывалась от блокнота, чтобы снова найти их глазами, выглядели решительно неузнаваемыми. Контуров этой земли Джой установить не сумела — здесь не было границ, только Граница. А кроме того, она понемногу начинала понимать — лишь мимолетная музыка повелителей этой земли, единорогов, и придавала Шейре какие-то очертания, а я — единственная, кто может придать очертания их музыке, сделать ее реальной в моем мире. Чтобы люди узнали ее . На сей раз она отправилась домой при полной луне, не произнесла ни единого слова протеста, когда Джон Папас сказал ей, что она полностью завалила упражнение на голоса и аккорды, которое он ей задал, но уселась за стол и переделала упражнение быстро и умело. Джон Папас приложил ладонь к ее лбу и это было шуткой лишь наполовину.

— Начинает на что-то походить, — сказал он как-то под вечер, проиграв на старом кларнете то, что она к этому времени записала. — Какую в точности форму это примет, сказать пока не могу, но какую-то примет определенно. Может быть, мы назовем это «Сонатой единорогов», ты как?

Джой сказала, что ее такое название вполне устраивает.

В магазин повадились захаживать друзья и знакомые Джона Папаса, тихие мужчины и женщины, задерживались они ненадолго, но игру Джой слушали с таким напряженным вниманием, что в ней росло чувство неловкости, нежелание разговаривать, даром, что глаза слушателей расширялись, а на лицах выражался потрясенный восторг. Джон Папас сказал ей впоследствии, что никто из них никогда еще не слышал такой музыки, они просто не знали, что ей потом сказать.

— Ты внушаешь им робость , это ты понимаешь? Эти люди, послушай, они играют на своих Стради, Конах и Безендорферах по всему миру, играют перед королями, королевами и кинозвездами, и боятся, боятся заговорить с Джозефиной Ангелиной Ривера, ученицей неполной средней школы «Риджкрест». Как тебе это, малыш? Так, может, поработаешь еще немного над обращениями, а?

В неподстриженных усах, с волосами, которые уже много дней не расчесывались, он выглядел так, словно его распирала гордость.

Индиго появлялся в то лето дважды. Каждый раз он приносил с собой серебристо-синий рог и каждый раз, грациозно облокотясь о прилавок, подносил рог к губам и приводил в затхлый магазинчик музыку Шейры, играя и Древнейших и крияку , пока даже паутина в углах, до которой Джой никак не удавалось достать, не начинала искриться в лунном свете, и Джой не впадала в отчаяние, пытаясь воспроизвести его музыку на фортепиано. И каждый раз Джон Папас предлагал Индиго все больше невесть где раздобываемого им золота, — не только монеты, но и украшения, даже статуэтки, — и каждый раз Индиго надменно заявлял, что этого мало, хотя Джой ощущала в себе, в самой своей глубине, там, где хранила смех ручейной яллы , его колебания.