Terry Pratchett - Море и рыбешки (пер. Е.Александрова)

Наконец Гоппхутор сообразил, что надо бы взять бутылочку. Он очень осторожно ухватил пузырек за горлышко, словно тот мог свистнуть или отрастить ножки, и промямлил:

– Э… премного благодарен. Бабаня чопорно кивнула.

– Благословен будь этот дом!

Она развернулась и пошла по тропинке прочь.

Гоппхутор осторожно закрыл дверь, с размаху навалился на нее всем телом и рявкнул на жену, наблюдавшую за ним с порога кухни:

– Собирай манатки!

– Это еще с каких дел? Вся наша жизнь тут прошла! Нельзя все бросить и удариться в бега!

– Лучше в бега, чем обезножеть, глупая ты баба! Чего ей от меня понадобилось? Чего?! От нее сроду никто доброго слова не слыхал!

Но жена Гоппхутора уперлась: она только-только привела дом в приличный вид. К тому же они купили новый насос. Есть вещи, с которыми нелегко расстаться.

– Давай-ка посидим, спокойно и подумаем, – предложила она. – Что в этом пузырьке?

Гоппхутор держал бутылочку на отлете.

– Неужто ты хочешь это выяснить?

– Да не трясись ты! Она ведь ничем не грозилась, верно?

– Она сказала «благословен будь этот дом»! По мне, так звучит очень даже грозно! Это ж бабаня Громс-Хмурри, не кто-нибудь!

Гоппхутор поставил бутылочку на стол, и супруги уставились на нее, настороженно пригнувшись, готовые в случае чего кинуться наутек.

– Здесь написано «Возстановитель волосъ», – сказала Гоппхуторша.

– Обойдусь!

– Она потом спросит, помогло или нет. Она такая.

– Если ты хоть на минутку возомнила, будто я…

– Можно попробовать на собаке.

– Вот славная скотинка!

Уильям Цыппинг очнулся от грез и оглядел пастбище. Он сидел на доильной скамеечке, а его пальцы словно сами собой теребили коровьи сосцы.

Над изгородью показалась остроконечная черная шляпа. Уильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.

– Что, хороши удои?

– Да, госпожа Громс-Хмурри! – дрожащим голосом промямлил Уильям.

– Вот и славно. Пускай эта корова еще долго дает так же много молока. Доброго тебе дня.

И остроконечная шляпа поплыла дальше. Цыппинг уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев и начал громогласно призывать сына.

– Хламми! Спускайся сию минуту!

На краю сеновала показался Хламми с вилами в руке.

– Чего, папаня?

– Сейчас же веди Дафну на рынок, слышишь?

– Чего-о? Она же лучше всех доится!

– Доилась, сын, доилась! Бабаня Громс-Хмурри ее только что прокляла! Продай Дафну побыстрей, покуда у ней рога не отвалились!

– А чего бабаня сказала?

– Она сказала… она сказала… «пущай эта корова еще долго доится»… – Цыппинг замялся.

– Что-то не похоже на проклятие, папаня, – заметил Хламми. – То есть… ты-то клянешь совсем по-другому. А так, по-моему, даже неплохо звучит.

– Ну… штука в том, как… она это сказала…

– А как, папаня?

– Ну… этак… бодро.

– Да что с тобой, папаня?

– Штука в том… как… – Цыппинг умолк. – В общем, неправильно это, – обозлился он. – Неправильно! Нет у нее права разгуливать тут такой довольной. Сколько ее помню, рожа у нее всегда была кислая! И в башмаке у меня полно молока!

В тот день маманя Огг решила посвятить часть времени своей тайне – самогонному аппарату, спрятанному в лесу. Это был самый надежно оберегаемый секрет в королевстве, поскольку все до единого ланкрастерцы точно знали, где происходит винокурение, а секрет, оберегаемый сразу таким множеством народу, – это и впрямь огромный секрет. Даже король знал, но притворялся, будто ему невдомек: это позволяло ему не допекать маманю налогами, а ей – не отказываться их платить. Зато каждый год на Кабаньи Дозоры его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.

Маманя дремала: приглядывать за самогонным аппаратом требовалось круглосуточно. Но в конце концов голоса, настойчиво выкрикивающие ее имя, ей надоели.

Конечно, никто не сунулся бы на поляну – это было бы равносильно признанию, что местонахождение аппарата известно. Поэтому они упорно бродили по окружающим кустам. Маманя продралась сквозь заросли и была встречена притворным изумлением, которое сделало бы честь всякому любительскому театру.

– Чего вам? – вопросила она.

– Госпожа Огг! А мы гадали, уж не в лесу ли вы… гуляете, – сказал Цыппинг. Прохладный ветерок разносил ароматы едкие, как жидкость для мытья окон. – На вас вся надежда! Ох уж эта хозяйка Хмурри!