Диана Гэблдон: Гуманный убийца

— И я не его дама, — поспешно добавила Армеция. — Я его летописец. Веду записи о его подвигах и приключениях.

— Это мы заметили.

Капеллан подозвал к себе служку. Тот с пугающим равнодушием уронил факел и вытащил из-под белого одеяния книгу, переплетенную в кожу. Капеллан дал мальчику подзатыльник, велел снова зажечь погасший факел и, взяв томик, показал его людям.

— Это и есть твои записи? — И он перелистал страницы, не щадя хрупкого папируса, отчего Армеция внутренне содрогнулась. — Ты пишешь языческими письменами.

— На языке хашуни, — поправила Армеция под негодующие выкрики из толпы. Торопливо прокашлявшись, она приняла смиренный вид, приличествовавший женщине у столба. — С тем, чтобы легче было перевести потом для язычников, да устрашатся они имени сэра Леонарда!

Сказав так, она затаила дух, ибо все собравшиеся посмотрели на этого последнего.

Означенный рыцарь не слишком напоминал поэтически-геральдический облик доблестного воителя, вернувшегося с победой из языческих стран. Он был долговязый, худой и… мешковатый — вот точное слово. Кольчуга висела на нем, как на вешалке. Обросшая щетиной челюсть тоже выглядела отвисшей. Бурые сальные волосы спадали на глаза в красных прожилках, а грязный коричневый плащ — с сутулой спины.

Но при всем том сэр Леонард был рыцарь. Скажем так: это был очень рослый мужчина, который носил меч и броню. То бишь большая часть составляющих понятия «рыцарь» была налицо.

Армеция на все лады повторяла про себя эту мысль, пытаясь черпать в ней утешение.

«Он выглядит… — Она силилась подобрать слова, которые помогли бы ей не расплакаться от безнадежности. — Да, именно так: он спокоен, сосредоточен… а в глазах — в этих налитых кровью глазах — отражаются годы опыта и пережитых тревог. Его одежда пропахла дымом костров… Господи всеблагий! И я надеялась, что это сработает?..»

— Не очень-то он внушительно выглядит, — хмыкнул кто-то в толпе.

«Это значит, — сказала себе Армеция, — что некоторое впечатление он на них все-таки произвел. Значит, я могу попытаться изобразить его как заслуживающего определенного уважения. Если только они не заметят, что он…»

— Да у него же горб! — заорал кто-то, указывая на выпуклость под плащом сэра Леонарда. — Что-то я не слыхал, чтобы рыцари горбунами бывали!

Капеллан опять заскреб свои подбородки.

— Верно, — сказал он. — Господь оказывает милость уродцам, но не призывает их в свое войско. — Тут он сузил глаза. — Погоди, но если это горб, почему ты не сгорблен?

— Потому, что это не горб, — ответил сэр Леонард.

«Хорошо, хорошо… — От Армеции не укрылись одобрительные кивки в толпе, хотя и не очень густые. — И не надо вам знать, что это такое. Незачем вам. Ты можешь сделать это, Ленни! Только не…»

Но Ленни именно это и сотворил.

Завернув за спину руку, он пошарил в складках плаща, вытянул длинную гибкую трубку и сунул нагубник себе в рот. Армеция воочию увидела, как умирает надежда, и перестала дышать. Ленни же, наоборот, набрал полную грудь воздуха, и под плащом забулькал кальян.

Вверх одно за другим стали подниматься колечки едкого дыма, определенно отдававшего запахом скунса. С каждым новым колечком некоторая, мягко говоря, необычность сэра Леонарда становилась для горожан все очевидней.

Толпа шарахнулась прочь, пораженная таким ужасом, словно дым кальяна был злым духом, явившимся забрать их жизни и души. Капеллан проявил чуть большую выдержку. Он лишь вытаращил глаза несколько больше, нежели полагалось при его звании, и закрыл собой мальчика-служку.

Сэр Леонард облизнул губы, посмотрел туда-сюда и моргнул.

— Что такое?.. — Он слегка кашлянул. — Погодите, эти не очень здорово получились, я и получше могу. — И он вновь сунул трубку в рот, бормоча между затяжками: — Если все хорошо рассчитать, я могу выдуть облачко, жуть как похожее на голого мужика. Сейчас, погодите.

— Спасибо, Ленни, — вздохнула Армеция, коротко оглядела толпу и с обреченным видом прищелкнула языком. — Ну что ж, значит, быть по сему. — И повернулась к служке: — Где там твой факел? Давайте уже, что ли, со всем этим покончим.

— Эй! — Моргание в исполнении сэра Леонарда было тяжеловесным и длительным актом. Кажется, он только теперь как следует огляделся. — А что тут вообще происходит?

— Сэр Леонард! — В голосе капеллана схлестнулись сдерживаемое возмущение и неудержимое омерзение. — Мне претит делать тебе замечание, но то, что ты принес сюда зелье дьявольское, мало способствует суду над твоим летописцем.