Андрэ Нортон - Знак Кота

Хотя она по-прежнему лежала у меня на груди, я увидел, что она в то же самое время поднялась в воздух, пока вдруг не увенчала посох, который мог бы быть почетным знаком какого-нибудь Дома. Но ни один Дом такой эмблемы не носил.

Миновал полдень. Даже здесь, в Вапале, где природа наиболее благосклонна к человеку, эти несколько дневных часов были временем, когда торговцы опускают занавеси в своих лавках и сами укрываются в их тени.

Манкол клевал носом на своей подушке за прилавком, то и дело всхрапывая и просыпаясь, чтобы в замешательстве осмотреться вокруг, прежде чем снова погрузиться в дремоту, которой не избежать никому из нас.

У нас есть внутренний двор, где растет зелень, какой в пяти землях больше нигде нет. В сокровищнице Равинги было много растений, которые можно увидеть разве что в императорских садах, где эти дары из восточных земель для большинства из нас, полулегендарных, тоже растут, хотя и нелегко приживаются.

Маленькие крылатые существа вились над яркими цветами, другие ползали по земле или прыгали. Они тоже встречались только в землях плоскогорья. Под лучами солнца растения испускали пряный запах. Сидя на мягкой подстилке, моя госпожа глядела на свои маленькие владения. Но на лице ее не было удовлетворения. Возможно, она подсчитывала свои оплошности и ошибки, за которые с нее могли сурово спросить позже.

Перед ней стоял низенький столик, едва ли больше подноса для полуденной трапезы. На нем лежали несколько скрученных свитков и один развернутый, прижатый по краям тонкими инструментами. На коленях у нее была черная, местами пожелтевшая от времени шкатулка, под откинутой крышкой которой виднелись клубочки ниток для шитья всех оттенков радуги.

У меня была своя задача, и я занималась ею, хотя, до того как я пришла к Равинге, была еще не слишком искусна в обращении с иглой, поскольку в то время я ездила верхом и охотилась и знала свободу, которой не видывало большинство людей моей касты. Однако я заставила себя освоить то, что сейчас стало частью моего ремесла, и, упорно трудясь, я овладела хитрой вышивкой, которой учила меня Равинга — поспешно и порой нетерпеливо, поскольку ей нелегко было справиться с собственной убежденностью, что каждый способен быть так же искусен, как она сама, если только чуть постарается.

В течение этого дня я, тщательно подбирая цвета и следя за наклоном стежка, вышивала узор, который мог бы подойти для наплечной сумки высокопоставленного слуги одного из Шести Домов. Но ни к чему, что я знала или слышала когда-либо, этот узор отношения не имел, поскольку вышивала я голову песчаного кота, так тщательно изображенную, что она казалась маской настоящего животного, сорванной с его черепа и уменьшенной в несколько раз.

Хотя геральдические звери обычно изображаются выражающими каждый по-своему вызов или угрозу, этот был спокоен, словно кот был всезнающим и наблюдал за происходящим вокруг, еще не готовый принять участие в событиях.

Глаза его были из искусно обработанных драгоценных камней — чистых золотистых цитринов. Они были не огранены, как обычно поступают с им подобными, а отшлифованы, и, когда я внимательно рассматривала их, мне казалось, что я видела в их глубине тонкий, как волос, черный штрих вертикального зрачка.

Я закончила большую часть работы над головой животного и занялась рамкой из солнечных камней и золотой нити, такой тонкой и чистой, что ее можно было нечаянно перегнуть и порвать, если делать работу второпях. Это обрамление, несмотря на свою затейливость, не отвлекало внимания от не столь изукрашенного изображения, полного некой внутренней силы.

Когда я отложила одну из игл, с вдетой в нее ниткой и взялась за другую, я заметила, что глаза моей наставницы закрыты. Дыхание ее замедлялось, пока промежутки между вдохами не стали невероятно долгими. Признаки было невозможно не узнать. Хотя Равинга и не совершала приготовлений к видениям, ей явно предстояло одно из них.

Дыхание ее становилось все медленнее, руки упали на поверхность маленького рабочего столика и сомкнулись в слабый замок. Сейчас Равинга шла путями теней — мне раз или два доводилось это делать, и я прекрасно знала, насколько это изматывает и тело, и разум.

Она в последний раз вздохнула и, казалось, полностью отрешилась от внешней жизни. Я беспокойно поерзала. Тем, кто видит другого в таком состоянии и точно знает, какие опасности оно таит, всегда неуютно. Я позволила своей работе выскользнуть из разжавшихся пальцев.