Андрэ Нортон - Год Единорога

В маленьком обществе, изолированном от остального мира, защищенном от всяких перемен, бывают времена, когда приветствуются любые изменения, ибо нет ничего более скучного и однообразного, чем то время, что течет именно в таких вот замкнутых обществах.

С увенчанной куполом башни монастыря Норстадт была видна холмистая долина, тянувшаяся до далекого серо-синего гребня гор.

Эта долина уже существовала, когда сюда пришел человек, и она все еще будет существовать, когда он исчезнет. Совсем недавно в этой местности шла гигантская битва и в течение долгих лет велась вооруженная борьба против захватчиков из-за моря, пока, наконец, их не оттеснили к их главной крепости на берегу моря. Последнее сражение, и, наконец, мир, во время которого местному населению пришлось привыкнуть к языку мечей воинов.

Все мы в Нордейле знали это, но пламя войны никогда еще не проникало так далеко вглубь страны, никогда еще не достигало нашей долины. Только те, кто пережил все эти ужасы и искал у нас убежища, приносили с собой дух войны. Мы сами никогда не видели шаек ализонцев, грабящих и захватывающих все на своем пути, и за это женщины Норстадта ежегодно возносили в часовне благодарственные молитвы.

В те беспокойные дни войны я обрела душевное равновесие в монастыре, но были моменты, когда я думала, что задохнусь от подавляющего спокойствия, царящего здесь. Потому что очень тяжело жить среди людей, чужих тебе не только по крови, но и по духу, по стремлениям и намерениям. Кем же я, собственно, была? Каждый в монастыре, кого спрашивали об этом, вероятно отвечал так:

— Кто это? Это Джиллан, которая вместе с госпожой Алюзан работает в саду, собирает травы. Она пришла сюда вместе с леди Фризой восемь лет назад. Хорошо разбирается в травах и по большей части сама выращивает их для себя. Она не красавица и у нее нет никакой знатной родни. Утром и вечером приходит в часовню и молится, но она не давала обета. Мало говорит…

Да, здесь все мало говорят. Монашки, девушки и леди, нашедшие здесь убежище, но они много размышляют. И все время напоминают Джиллан, что она не из Высшего Халлака.

Я вспоминаю корабль, сотрясаемый огромными волнами. Корабль шел из Ализона, я это помню. Но сама я не из Ализона и очутилась на корабле не по своему желанию. Я была тогда так мала и юна, что не знала почему я нахожусь здесь. Об этом знал только тот, кто привел меня на этот корабль, но он погиб: волны и ветер опрокинули на палубу мачту, под которой он стоял. И ни один из его спутников не знал, с какой целью меня отправили на корабле подальше от дома.

Это было в то время, когда лорды Высшего Халлака отчаянно сражались, чтобы освободить свою страну от собак Ализона. Они напали на порты захватчиков и нанесли по ним уничтожающий удар. И они захватили меня. Они отвезли меня в одну из горных крепостей.

Лорд Фарно, как мне кажется, что-то знал или подозревал о моем прошлом, потому что он выделил для меня охрану и приказал своей жене обращаться со мной хорошо. Так некоторое время я прожила в их имении под их опекой. Но это продолжалось недолго, потому что Ализон становился все сильнее, и лордам становилось все труднее сдерживать его. В одну из холодных суровых зим мы бежали, преодолев голую равнину, в одну из высокогорных долин. В конце концов мы достигли Норстадта, но леди Фриза пришла в монастырь только для того, чтобы там умереть. А потом лорд Фарно упал в горах со стрелой в горле и то, что он знал или предполагал, исчезло вместе с ним. И я снова оказалась одна на чужбине, но на этот раз в мирном монастыре.

Мне достаточно было только взглянуть в зеркало, чтобы понять, что я не принадлежу к расе Халлака. У женщин Халлака была светлая кожа, румяные щеки и волосы желтые, как одуванчики на обочинах дорог, или коричневые, как крылья певчей птички. В отличие от них, у меня была коричневая от загара кожа и лицо мое никогда не было румяным. И мои волосы, которые я носила заплетенными в косу и уложенными вокруг головы, были черными, как беззвездная ночь.

Есть одиночество духа, которое переносится намного тяжелее, чем одиночество тела. За все те годы, которые я прожила в Норстадте, я встретила только двух людей, которые привлекли меня. Монашка Алюзан уже была женщиной средних лет, когда я пришла в Норстадт. Она тоже держалась несколько поодаль от остальных. Жизнь ее была посвящена травам, из которых она потом приготавливала порошки, мази и настойки, исцеляющие, успокаивающие и освежающие. Ее познания были широко известны и сражающиеся в горах отряды часто присылали к ней своих самых быстрых курьеров, чтобы попросить у нее средства для заживления ран, от лихорадки и от ревматизма, который постоянно мучил людей, в любую погоду и в любое время года живущих под открытым небом.