Генри Олди - Мессия очищает диск

Устоявший перед сонным зельем старик писарь молчал, удерживая согнутого в три погибели Цая, и пристально смотрел на монаха.

Взгляд его сильно напоминал взгляд древесного удава: рыбьи чешуйки между припухших век, стоячий омут, в котором ничего нельзя прочитать.

Обмотанное полотенцем лицо странным образом усиливало сходство с большой змеей.

Сытой?

Голодной?

Охотящейся?!

— Вы не туда бежите, — бесцветным голосом произнес старик. — Верхними ярусами вам не выбраться — там как раз смена караула. Разве что через допросную залу... пойдемте, я попробую провести.

И, отпустив Змееныша, неспешной рысцой затрусил по коридору в обратном направлении.

Слегка задев плечом окаменевшего Баня.

Вторым мимо монаха пробежал Змееныш Цай, на ходу растирая ноющую шею.

Преподобный Бань вздохнул и продолжил прерванный путь к свободе.

Они опоздали.

Когда все трое влетели в допросную залу — через другую дверь туда же вошли семь стражников, идущих сменить уснувших собратьев.

Шедший впереди начальник отшвырнул ногой дубовый табурет, на котором еще вечером сидел один из подмастерьев, коротко скомандовал — и семь лезвий тяжелых алебард уставились на непрошеных гостей.

Полукруг отточенной стали грозно двинулся вперед, тесня замешкавшихся людей.

Двоих.

Потому что писарь мгновенно исчез, растворился в сумраке углов, затканных ажурной паутиной.

Отброшенный табурет прогромыхал по грубым плитам пола и ударил преподобного Баня в колено.

Монах задумчиво посмотрел на стражу и наклонился.

Когда Змееныш Цай, монах обители близ горы Сун и объявившийся невесть откуда старик писарь вышли из допросной залы, там оставалось семеро стражников и одна треснувшая табуретка.

— Наставник Лю был бы очень недоволен, — пробормотал преподобный Бань, вытирая кровь с плеча, оцарапанного алебардой.

— Что? — не понял Змееныш.

— Ничего. Сунь-цзы тоже был великий полководец, но зачем же табуреты ломать?

И монах зло покосился на свои руки, украшенные знаками тигра и дракона.

Руки слегка дрожали.

Взгляд монаха окаменел, и дрожь унялась.

— Вас догонят, — скучно сказал писарь, когда они оказались во внутреннем дворе казематов и приблизились к забору высотой в полтора человеческих роста. — Если будете бежать оба, вас обязательно догонят.

Сказав это, он немного постоял, потом размотал полотенце и в упор взглянул на Змееныша.

— Ты знаешь, что делать? — тихо спросил старик писарь, немощный бумагомарака с абсолютно незапоминающимся лицом.

Высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке... а отвернешься, и мгновенно забыл! То есть, конечно, помнишь: ямочка, высокие скулы... но эти слова перестают складываться в лицо.

— Ты знаешь, что делать? — повторил писарь, и звук его голоса неожиданно отвердел, как черенок длинной трубки из одеревеневшего корня ма-линь.

— Знаю, — ответил Змееныш.

Лазутчику очень хотелось добавить еще одно слово — простое и привычное даже для годовалого младенца! — но он не мог. Язык не поворачивался, губы немели, и в горле вставал шершавый комок.

— Хорошо, — кивнул старик и не спеша пошел обратно.

В глубь Восточных казематов, разбуженных грохотом боя в допросной зале и начинавших шумно закипать, как забытый на жаровне чайник.

Промедли — и обжигающий пар сорвет крышку. вырвавшись наружу.

— Кто это был? — Бань тронул Змееныша за руку.

— Мой отец.

Непроизнесенное миг назад слово вдруг далось легко и просто.

— Как... как ты узнал?!

— По клейму на руках, — непонятно отозвался Змееныш.

И позволил себе еще несколько драгоценных секунд смотреть вслед Ушастому Цаю, которого никто не знал в лицо; даже его жена, даже его сын.

Впрочем, теперь уже нет — сын знал.

...Не слушая возражений, Змееныш Цай подсадил монаха на забор и наскоро сообщил ему, куда следует направиться, выбравшись на южную окраину.

Потом торопливо извлек из-за пазухи маленькое лезвие без рукояти — палаческий мешок с инструментом Цай опрометчиво оставил в темнице.

Скрести макушку насухо было изрядно больно, порезы кровоточили, но сейчас, ночью да еще при спрятавшемся за облачко месяце, это было неважно.

С криками вывалившая во двор стража отчетливо увидела, как голый по пояс человек неуклюже карабкается на забор, — именно так и подобает двигаться тому, кто изнурен заключением и пытками.

Когда беглец оказался на гребне забора, звездный свет отразился от бритой головы — и стражники уверенно кинулись в погоню.