Генри Олди - Войти в образ

Подростки на галерке… и бродячий музыкант у ног неизвестного старика взял легкий задыхающийся аккорд. Пятиструнный лей бросил к ногам говорящего россыпь серебра, и оно, звеня, покатилось и угасло в черноте плюша. Худые пальцы скользнули вдоль потертого, некогда лакированного грифа; человек на сцене поднял голову, вглядываясь в ответивший мрак, и улыбка мелькнула на усталом лице, улыбка – или блики от мигающих свечей?… Все-таки улыбка… и упрямый голос выпрямился в полный рост…

Девона помолчал и тихо сказал невидимому собеседнику:

Сказал и пальцами оборвал зыбкое пламя, легкую желтую жизнь свечей. Потом спустился вниз, быстро прошел сквозь расступившихся Подмастерьев и вышел из зала. Скилъярд обогнул застывшего охранника и заспешил за Девоной. У самых дверей он обернулся.

Человек на щите еще жил. Стоящий на возвышении Подмастерье с ужасом смотрел на удлинившееся обескровленное тело, толчками выбрасывающее из себя совершенно невозможное дыхание. Человек жил, и это было страшно.

Выпавшая из рук чаша мягко опустилась на крытые тканью доски и, стуча, подкатилась к краю помоста.

Затем помедлила – и упала вниз.

– Девона… а, Девона?…

Упурок медленно повернулся и посмотрел мимо Скилъярда отсутствующим взглядом. Ну и ладно, хорошо хоть вообще услышал – а то как уставился по возвращению в бронзовый диск, так и не отрывался до сих пор от собственного отражения, словно ответа ждет… Из блестящей глубины диска рельефно проступало твердое окаменевшее лицо, плотно сжатые губы, тяжелая складка, залегшая между сдвинутыми бровями… Чужое лицо. Плохое лицо. Совсем плохое. Скил поежился. Он не хотел, чтобы это отражение отвечало.

– Слышь, Девона, а он ведь не помер!

– Кто?…

Не слышит. Не хочет слышать. Ждет ответа из хмурого омута. И рот, как трещина…

– Да тот, на щите! Когда мы уходили, он еще жил…

– Так ведь это хорошо, Скилли. Или ты не рад?

Скил подумал.

– Вроде рад… Конечно, рад, только… Это ведь ты его спас! Словами…

В глазах трупожога дрожал суеверный огонек – хрупкий, мерцающий отсвет затаившего дыхания зала.

– Словами? Может, и так… Хотя вряд ли.

Высокая массивная дверь с предупредительным стоном отворилась, и в их каморку проскользнул давешний Подмастерье, безуспешно пытавшийся заговорить свечи; проскользнул и тут же неумело бухнулся на колени перед неподвижным Девоной.

– Последний Мастер… – голос Подмастерья звенел грозящей лопнуть струной. – Последний Мастер, ты простил нас? Ты вернулся из-за грани учить предавших тебя?!

– Мастер? – Удивленно переспросил Упурок, отодвигая диск и словно выныривая из глубокого сна.

– Да, Мастер! Мы забинтовали раны жертве, и теперь она спит. Никто не уходил живым со щита – но такова была твоя воля…

Девона хмыкнул что-то неопределенное, но отвечать не стал. И правильно, отметил про себя Скилъярд, а то положение явно стало сдвигаться к лучшему, и только Упурковых шуточек не хватало…

– Шестьдесят лет, – бормотал тем временем Подмастерье, – поколение за поколением, агония Города, и – ничего… Жертвы – зря, кровь – зря… Жизнь – зря! Учи нас, Мастер!… Мы – не те заблудшие, кто в отчаяньи поднял руку на учителей своих!… Это они, потеряв власть, в злобе попрали заветы говорящих и взялись за оружие… Учи нас, Последний Мастер, верни словами былую силу – и рабы твои выполнят все, что ты скажешь!…

– Все, что я скажу, – задумчиво повторил Девона, почесывая кончик носа; и Скил аж заскрипел зубами от невеличественности этого жеста. – Рабы… Впрочем, звучит заманчиво. Хотя ты, стоящий передо мной на коленях, рядишь меня в чужую заношенную мантию, – я согласен. Я попробую помочь вам. Всем вам. Только для этого мне придется умереть.