Дж. Уилсон - Алиф-невидимка

Комната сразу наполнилась ароматом: жгучим, тревожным, маняще женским. Реза вспомнил свою жену, живую, цветущую, носившую в себе ребенка, умершего вместе с ней. Этот аромат успел насквозь пропитать их ложе, прежде чем Реза приказал слугам вынести его и сжечь. На какое-то мгновение он ощутил себя потерянным. Усилием воли взяв себя в руки, он отделил то, что нужно, от вязкой массы и, подняв это металлическими щипцами, решительно опустил в остывавшую чашу с лаком. Он выждал несколько минут, постукивая пальцами по столу, и снова заглянул в чашу. Лак сделался светлым и блестящим, как мед.

Реза аккуратно разложил страницы, написанные им после последнего посещения чудища. Он писал по-арабски, а не на фарси, надеясь, что подобная предосторожность не позволит использовать его творение во зло, попади оно в руки невежд или непосвященных. Таким образом, рукопись представляла собой двойной перевод: сначала на фарси с безмолвного языка, которым изъяснялось чудище, который звучал в ушах Резы как ночные отголоски детства, когда сну предшествовало одинокое, немного пугающее путешествие из бодрствования в мир сновидений. Затем следовал перевод с фарси на арабский, язык ученых людей, столь же четкий и ясный, сколь расплывчатой и многословной была речь чудища.

В результате получалось нечто запутанное и не совсем понятное. Рассказы и истории в рукописи присутствовали, переданные настолько точно, насколько это удавалось Резе, но что-то все же терялось, чего-то не хватало. Когда чудище говорило, Реза впадал в некое состояние транса, видя затейливые множившиеся фигуры и очертания, которые превращались то в горы, то в неведомые морские берега, то в морозные узоры на стекле. В эти моменты он ощущал уверенность, что его желания осуществились и до истинного знания было рукой подать. Но как только он переносил повествования на бумагу, они непонятным образом менялись. Как будто главные герои — принцесса, нянька, птичий царь и все остальные — делались хитрыми и коварными, ускользая от Резы, в то время как он пытался описать их и их действия доступными человеку средствами.

Реза обмакнул кисть из конского волоса в каменную чашу и начал покрывать новые страницы тонким слоем лака. Масло из дамасской чернушки предохраняло толстые листы от скручивания и трещин. Другой ингредиент, который его ученик раздобыл с сильным предчувствием чего-то дурного, надолго сохранит рукопись после того, как самого Резы не станет, защищая ее от тления. Если он не смог разгадать истинный смысл слов чудища, то когда-нибудь кому-нибудь это удастся.

Реза так увлекся работой, что не заметил, как солнце проскользнуло за куполом дворца и исчезло среди вершин видневшихся на горизонте Загроских гор. В комнате стало свежо, и это напомнило Резе, что близятся сумерки. Сердце его забилось быстрее. Пытаясь опередить момент, когда страх по-настоящему овладеет им, он осторожно положил покрытые лаком страницы сушиться на решето. Рядом на полке расположились их собратья — толстая пачка листов, замершая в ожидании финала повествования. Когда Реза закончит свой труд, он сошьет их шелковой нитью и скрепит с обеих сторон прямоугольными кусочками обтянутого холстиной картона.

— И что потом?

Голос раздался, как всегда, в его голове. Реза выпрямился, хрустнув старческими суставами. Он старался дышать как можно ровнее.

— Потом я стану изучать их, — спокойным голосом ответил он, — я буду снова и снова перечитывать каждую историю, пока не запомню их все до единой и не познаю их истинный смысл.

Его слова, казалось, развеселили чудище. Оно появилось бесшумно и тихо сидело в очерченном мелом и золой «загоне» в центре комнаты, глядя на Резу своими желтыми глазами. Реза подавил бившую его дрожь. Вид чудища до сих пор вызывал у него смешанное чувство ужаса и торжества. Когда Реза вызвал его в самый первый раз, он едва поверил в то, что такое могущественное существо можно удержать в узде с помощью нескольких тщательно подобранных слов, начертанных на полу. Слов, которые его неграмотная домоправительница сметет безо всякой злобы или сожаления. Однако сам факт подобного «сдерживания», как полагал Реза, являлся свидетельством глубины его познаний. Ему удалось «привязать» к себе чудище, которому теперь приходилось день ото дня возвращаться до тех пор, пока оно не закончит свое повествование.

— Я стану изучать их, — говорит он. В голосе чудища сквозила злоба. — Но чего он надеется достичь? «Альф Яум» недоступен его пониманию.