Труп обнаружила экономка профессора, и, естественно, поднялся большой переполох. Подозрение пало на меня, но из-за недостатка улик мне не смогли предъявить обвинение, и по той же самой причине был вынесен вердикт, гласивший, что Рейнольдс покончил с собой. До тех пор, пока разбирательство не закончилось, Ортали никак не проявлялся, а затем пришел ко мне и объявил о том, что ему известно. Разумеется, он знал, что я не убивал Рейнольдса, но он мог заявить, что я находился в кабинете в тот момент, когда профессора постигла смерть. Он пригрозил, что скажет под присягой, будто видел собственными глазами, как я хладнокровно прикончил Рейнольдса, и я понял, что он способен выполнить свою угрозу. С тех пор он постоянно шантажировал меня.
Следует отметить, что шантаж этот носил крайне необычный характер. У меня не было ни гроша за душой, но Ортали делал ставку на будущее, зная о моих способностях. Он одолжил мне денег и, умело используя свои связи, добился того, чтобы меня взяли на работу в один из крупных колледжей, а затем, умыв руки, принялся пожинать плоды своих махинаций. Жатва оказалась весьма и весьма обильной. Я добился больших успехов в своей области. Вскоре я стал получать огромных размеров зарплату, а также всяческие денежные награды за открытия, сделанные в ходе различных трудоемких изысканий. Львиную долю денег забирал себе Ортали, я вынужден был довольствоваться лишь славой. Я словно обрел дар Мидаса, но мне доставались лишь жалкие крохи богатств, которые приносили мои достижения.
Я остался почти таким же нищим, как и прежде. Деньги, которые текли ко мне рекой, служили лишь для обогащения поработившего меня, никому не известного Ортали. Он обладал неисчислимыми талантами и мог бы достигнуть невероятных высот на любом поприще, но какой-то душевный изъян и чудовищная алчность привели к тому, что он превратился в паразита, в кровожадную пиявку.
Наша поездка в Дублин была для меня чем-то вроде отпуска. Мне понадобилось отдохнуть, так как исследования и работа в колледже сильно меня утомили. Но Ортали где-то прослышал о каирне Гриммин — так он назывался — и, словно почуявший запах падали стервятник, устремился на поиски таинственных сокровищ. Он вполне бы удовлетворился, обнаружив под камнями хоть одну золотую чашу, и полагал, что ради этого вполне можно осквернить и даже разрушить памятник древности. Этот мерзавец поклонялся лишь одному богу — Маммоне.
«Ну что ж, — мрачно подумал я, раздеваясь перед тем, как улечься в постель, — всему рано или поздно приходит конец, и хорошему, и плохому. Жить так, как я жил все это время, больше невозможно. Ортали так долго пугал меня виселицей, что я утратил всякий страх перед ней. Из любви к работе я нес свое тяжкое бремя, терпя мучения. Но терпение любого человека не безгранично». Руки мои невольно сжались в кулаки, когда я подумал о том, что мы с Ортали окажемся один на один в полночный час возле заброшенного каирна. Один удар, нанесенный таким же камнем, как тот, что я подобрал сегодня, и я избавлюсь от мучений. Конечно, при этом мне придется расстаться с надеждами, с мыслью о карьере и даже с жизнью, но тут уж ничего не поделаешь. Ах, скольким дивным мечтаниям не суждено сбыться! Деятельность моя была почетной и приносила пользу, и все же в жизни моей неминуемо наступит момент, когда петля, накинутая палачом мне на шею, затянется, и я погружусь во мрак забвения. А виной всему злодей-вампир, который высосал из меня все соки, а теперь толкает меня на убийство, которое приведет меня к погибели.
Впрочем, я знал, что не смогу избежать участи, предначертанной на скрижалях неумолимой судьбы. Рано или поздно Ортали непременно выведет меня из равновесия, и я убью его, невзирая на все последствия. Я дошел до последней черты. Пожалуй, все эти бесконечные терзания привели к тому, что рассудок мой помутился. Я понимал, что в ту ночь, когда мы с Ортали примемся вдвоем разбирать каирн Гриммин, жизнь его окажется у меня в руках, а после этого моя собственная пойдет насмарку.
Что-то выпало у меня из кармана, и, наклонившись, я увидел зазубренный осколок камня, который подобрал возле каирна. В унынии глядя на него, я задумался о том, чьи руки прикасались к нему в незапамятные времена и что за мрачная тайна скрыта под возвышением на пустынном мысу Гриммин. Выключив свет, я лег, продолжая держать в руке камень, но вскоре позабыл о нем и в наступившей темноте стал с грустью размышлять о своей несчастной судьбе, а затем начал постепенно погружаться в глубокий сон.
Читать дальше