Дженна Блэк - Мерцающие врата

— Алистер, я и… твоя мама.

У меня глаза на лоб полезли.

— Мама?

Отец кивнул.

— Она остается в Авалоне. Кстати, она передала мне право генеральной опеки над тобой. Так что, если ты вздумаешь снова сбежать, бежать тебе будет некуда.

Я помотала головой.

— Да мама ни за что на свете не отказалась бы от меня!

После всего, что она делала, чтобы удержать меня подальше от Авалона, она не согласилась бы стать частью плана по удерживанию меня здесь.

— Тем не менее это так. Я — генеральный опекун.

Выражение его лица смягчилось.

— Все, чего она хочет, — это чтобы ты была в безопасности. И она понимает, что здесь ты в большей безопасности, чем в Реальном мире.

Насколько я знаю, раньше отец никогда меня не обманывал. Но это не значит, что он не решил начать сейчас. Держу пари, он употребил все свое красноречие, чтобы убедить маму, что здесь мне будет лучше, но я все еще не верила, что мама могла «купиться» на это.

— Если она согласна с тобой, я хочу услышать это от нее лично.

— В данный момент это невозможно.

Сердце у меня упало, адреналин пробежал по венам.

— Почему нет? Что с ней? Все говорят, что с ней все в порядке, но…

— С ней все хорошо, Дана. Но она не пила вот уже три дня, и она… немного не в себе.

У меня челюсть отвисла; я не нашлась что сказать.

— Это не исцеление, — сказал отец, — я добился того, что ее по закону признали недееспособной, и теперь она под моим патронажем так же, как и ты. Я не дам ей пить и лишу возможности самой доставать алкоголь. Но стоит мне вернуть ей свободу, она снова уйдет в запой. Алкоголизм не лечится насильно.

Я задумалась.

— Ты добился, чтобы ее признали больной и поместили под твою опеку, — сказала я, и он кивнул. Боюсь, я поняла, что это значит. — Иными словами, она — такой же твой пленник, как и я.

— Да.

Я скривилась. Я забыла, каким до жестокости честным он может быть. С ударением на слове «жестокость».

— Помни, что пока она — моя пленница, она будет трезвой. Я уверен, это не большое утешение для тебя, и я знаю, что твоя мать возненавидит меня за это, но все же это кое-что.

Итак, я, можно сказать, продалась сама и продала маму — за ее трезвость. Я не была уверена, что это хорошая сделка. Тем более что она была заключена без моего ведома. Я покусала губу, размышляя об этом.

— Дана, — сказал отец ласково, — даже я не смогу удерживать тебя против твоей воли, когда тебе исполнится восемнадцать, если только ты не пристрастишься к наркотикам или алкоголю, как твоя мать. Как бы ни были тебе ненавистны мои методы, тебе придется смириться с ними всего лишь на год с небольшим. За это время я постараюсь убедить тебя остаться под моей защитой и после восемнадцати. Я — не дурак. Я не завоюю твоего доверия, плохо обращаясь с тобой или с твоей матерью. Все будет не так плохо, как тебе кажется сейчас.

Хммм… Год с лишним в золотой клетке. Это казалось очень долго, если вспомнить, сколько всего времени я провела в Авалоне. Но, с другой стороны, это еще и целый год с хвостиком, когда мама вынуждена будет оставаться трезвой.

Я отчасти соглашалась с отцом, что насильственная трезвость не исцелит маму. Но по крайней мере, ее здоровье хоть немного восстановится после всего вреда, которое она причинила себе. И — хотя бы на это время — у меня будет мама, с которой можно общаться, которую я не буду презирать и которой не буду стыдиться. У меня будет мама, которую я так редко заставала трезвой — умная, с чувством юмора и… классная.

Да, выбора у меня не было. Это отец ясно дал понять. Но я вольна выбирать, как отнестись к новым жизненным обстоятельствам. Свободы восприятия у меня никто не забирал.

Так что я проглотила слова протеста, готовые сорваться с губ, и сделала глубокий вздох. Я смогу. Я соглашусь на его условия и снова завоюю его доверие. А когда мне исполнится восемнадцать — если я, конечно, доживу до этого времени — я сама решу, где мне жить — в Авалоне или в Реальном мире.

Я кивнула.

— Хорошо. Я обещаю, что буду вести себя хорошо.

Если бы у меня сейчас руки были не на виду, я скрестила бы пальцы. В конце концов, это женская прерогатива — передумать, если захочется. Я не обязана говорить «правду, только правду и ничего, кроме правды».

Отец сдержанно улыбнулся, и это значило: «Поверю, когда увижу». Но он ничего не сказал, просто похлопал меня по руке настолько ласково, насколько это мог сделать сдержанный от природы Волшебник.

Он уже выходил, когда я вдруг остановила его.