Ольга Пашнина: Истории, рассказанные в полночь

- Отвали, - шепчет, тратя последние силы.

Закатываю глаза. Даже перед смертью ненавидит ведовство, идиот законченный.

- Может, помолчишь?

Тяжелый, зараза, почти вся магия уходит, чтобы его транспортировать. И бросить не могу - замерзнет ведь.

Деревня приближается и я, по всем законам обязанная упасть без чувств, упорно иду вперед, не надеясь на чью-то помощь, еле волоча за собой обнаженного и потерявшего сознание от боли инквизитора.

Дверь распахиваю ногой, отстраненно замечаю свежую буханку хлеба, от которой идет потрясающий аромат. Кое-как дотаскиваю его до жесткой кровати и отпускаю нити заклинания, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Тепло словно палкой ударяет по голове, и я без сил падаю рядом, не заботясь о лежащем в беспамятстве инквизиторе.

***

Открываю глаза и морщусь: все тело ноет после серьезного использования магии. Резерв на нуле, сил совсем нет. Разве что от холода больше не трясет, да счастье робко стучится в душу: мама не забыла обещание, она ждет меня!

А тяжелые руки, которые снятся мне в кошмарах, крепко прижимают меня к дрожащему телу. Замерз он, что ли? И что теперь делать мне? Права была отступница, теперь мне не жить. Дура бесхребетная! Идиотка махровая! Спасать инквизитора - виданное ли дело для ведьмы?! Да я первая должна в него камни кидать и смеяться над предсмертным хрипом.

От таких мыслей становится нехорошо. Даже этому существу, злому, беспринципному, жестокому, я не могу причинить боль.

Слезы все катятся и катятся, я слишком долго не позволяла себе плакать.

А потом тихий и полный боли стон заставляет меня забыть обо всем и кинуться к шкафчику с травами.

- Потерпи, - уговариваю его я, насыпая в кувшин трав и, остатками магии подогревая ее, воду. - Еще чуть-чуть, сейчас будет легче. Сейчас.

- Уйди, - хрипит, силясь прийти в себя.

- Тише, пожалуйста, я сейчас.

Снова стонет, почему-то заставляя мое сердце испуганно сжиматься. Быстро наливаю отвар в кружку.

Приподнимаю его голову, приставляю кружку к губам, заставляя пить.

- Нет, - он дергается с такой силой, что я едва удерживаю его голову.

- Пей, станет легче. Ну, пожалуйста, давай. Пару глотков, это всего лишь отвар из трав. Давай, ты же можешь.

Я плачу, отчаявшись заставить его выпить. Уже не стесняясь, навзрыд. Захлебываюсь и вздрагиваю.

- Да пей же ты!

Он, наконец, делает несколько неуверенных глотков и вслед за ним я.

Он засыпает тяжелым сном, я пристраиваюсь на полу, не обращая внимания на сквозняк. Он восстановится, я знаю это. Теперь, когда он в тепле и выпил укрепляющий отвар, он восстановится и тут же убьет меня. Но почему-то мне все равно. Лишь горькое одиночество заставляет меня кричать, свернувшись калачиком. Я одинока как никогда, напугана и совершенно вымотана.

Густая тьма зовет меня к себе, и я не противлюсь. Под звуки прерывистого дыхания спящего инквизитора, я сдаюсь, хотя должна бежать из этого дома без оглядки.

***

По ощущениям я сплю очень долго, но сознательно не хочу просыпаться. Почему-то мне кажется, будто пока я сплю, я жива. Открою глаза - и все померкнет, оставив только боль.

Конечно, он не убьет меня сразу. Пять лет погони. Ну, начни уже, жестокая ты скотина!

И тепло-то как, хорошо! Будто бы под одеялом лежу маминым, маленькой девочкой, напугавшейся ночи.

- Мама, мамочка, - неосознанно говорю это вслух и всхлипываю.

Теплая рука ложится на мою голову, слегка теребя копну волос. Подаюсь этому движению, тянусь к руке как кошка, которую приласкал хозяин. Уже много лет до меня никто не дотрагивался.

Рука сползает вниз, гладит шею, играет с волосами. Я замираю и даже дышу через раз. Я жду боль, но ее почему-то нет. Вот-вот он сожмет в кулак мои волосы и…

Чувствую, как он проводит рукой по спине, вдоль позвоночника. Невольно выгибаюсь навстречу руке. И на краешке сонного сознания возникает вопрос: а почему моя спина обнажена?

Но его рука уже скользит по талии, обхватывает меня поперек живота и меня прижимают к теплой и твердой груди. Он убирает волосы, и горячие губы касаются нежной кожи на шее. Я прерывисто всхлипываю, напуганная этой жуткой игрой, и отодвигаюсь, но сильные руки не дают, не отпускают, а губы продолжают целовать шею, спускаются ниже, повторяют путь вдоль позвоночника.

Я перестаю сопротивляться и просто лежу. Дрожу, как заяц перед пастью волка.

Закусываю губу, чтобы не застонать, когда его руки поднимаются от живота к груди.

А потом он переворачивает меня на спину и я, успев лишь мельком глянуть в темные глаза, судорожно хватаю его за плечи, когда губы инквизитора впиваются в мои. Его руки лихорадочно пытаются найти мои, и мы сцепляем пальцы, уже по обоюдному согласию. Для меня не существует больше того страшного мира, что раскинулся за стенами небольшой хибарки. Я чувствую только его прикосновения. Тяжесть его тела, силу его рук, которые - теперь я знаю это - могут не только причинять боль.