Роберт Сильверберг - Песни умирающей земли. Составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа

Издалека казалось, что дворец затейливым образом вырезан из цельного куска селадона; в вечерних лучах башни и шпили окутывало мягкое изумрудное сияние. Тибальт ускорил шаг, надеясь добраться до места засветло.

Осмотр на скорую руку подтвердил, что все надежды Тибальта сбылись. Фолиант за фолиантом на многих и многих языках; чертежи и географические карты; планы городов, давным-давно обратившихся в руины. В более просторных залах — экспозиция за экспозицией, повествующие об эволюции животного и растительного царств, а также человечества. Машины — одни спроектированы, чтобы летать по воздуху, другие, кажется, для странствий в глубинах вод. Металлические гуманоиды, назначение которых осталось для Тибальта загадкой. До наступления темноты он обнаружил, что в самой северной из башен расположена обсерватория, оснащенная восхитительно гигантской подзорной трубой.

Он нашел галерею портретов прежних Хранителей Музея. Много месяцев назад, когда Тибальт прощался с Роголом Домедонфорсом и Т'силлой, девушка вручила ему сложенный и запечатанный лист бумаги.

— Что это? — спросил он.

— Придет время, когда он тебе понадобится. Тогда и сломаешь печать, — сказала она. Все эти месяцы послание приятно тяготило его карман.

Он шагал вдоль ряда портретов и замер лишь у изображения настоящего Рогола Домедонфорса, жившего в седой древности. Тибальт шел по галерее, словно ступал по оси времени; он наблюдал за переменой в костюмах — от вздыбленных воротников со скошенными концами до приспущенных бретелей. На последнем парадном портрете перед дверью Хранителя был изображен Рогол Домедонфорс-младший. Тибальт отметил его отдаленное сходство с первым Роголом: своенравный вихор, угрюмая складка в уголке рта, длинная шея. Одни и те же черты, миновав множество поколений, вдруг проявились в тезке — невероятно, но факт.

Дальше, у самой двери, висела пустая рама; в центре очерченного ею куска стены виднелись четыре канцелярские кнопки.

Тибальт достал из кармана сложенный и запечатанный лист, сломал восковую печать и развернул бумагу.

Он увидел самого себя, нарисованного коричневым карандашом, в шапке из лягушачьей кожи. Подпись внизу гласила: «Тибальт Научник, Шапка из Лягушачьей Кожи. Последний Хранитель Музея человечества». Портрет был великолепен, хотя подпись Тибальта смутила. Когда же Т'силла — между игрой в наперстки и следующим дождливым утром, когда они расстались, — успела создать этот прекрасный рисунок?

Он прикрепил лист к стене — тот идеально вписался в раму. Тибальт ощутил, что он дома, что именно здесь — его место.

Он заметил также, что, когда ночная тьма сгустилась, стены галереи начали светиться бледно-голубыми огнями, и чем чернее становилась заоконная мгла, тем ярче разгорались огни. Он выглянул наружу из кабинета и увидел, что точно так же сияет весь Музей.

Он нашел писчий инструмент и бумагу, расчистил место на столе и начертал на самой верхней странице:

ПРАВДИВАЯ ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ НАШЕГО СОЛНЦА

Тибальт, Шапка из Лягушачьей Кожи,

Хранитель Музея человечества

Он работал почти всю ночь. Стены поблекли, а восточный горизонт окрасился багрянцем.

Тибальт потянулся. Он едва набросал общую схему рождения, взросления, старения и смерти звезд. Пока это казалось достаточным; нужно будет посоветоваться с книгами и найти еды. Он проголодался: накануне вечером он доел последнюю горсть поджаренной кукурузы — ею Тибальта угостили на ферме перед лесом, за которым стоял Музей человечества. Наверняка в округе есть какая-нибудь еда.

Он вышел из зеленого фарфорового Музея и посмотрел на восток.

Вставало помрачневшее солнце — щербатое, как треснувшее яйцо. На подбородке солнца развевались клочья огненных волос; они росли и укорачивались за считаные мгновения.

Из верхней части сферы взвился локон огня, и поверхность сделалась рябой и угрюмой, как если бы светило поразил недуг.

У солнца выдался скверный день.

Помню, как летом 1962 года я сидел на бело-зеленом садовом кресле под магнолией (из всех домов, в которых я когда-либо жил, это был единственный дом с магнолией) и читал «Умирающую Землю» Джека Вэнса.

Тем летом небесные кондиционеры сломались, и по утрам я читал до тех пор, пока не становилось жарко, потом проходил две мили до муниципального бассейна и плавал до вечера, после чего возвращался домой, перекусывал и шел на работу — семь дней в неделю, пять часов каждую ночь — на станцию техобслуживания; я был кем-то средним между Иоганнесом Фактотумом, как называли в елизаветинской Англии мастеров на все руки, и «смазочной мартышкой», то есть автомехаником.