Роберт Сильверберг - Песни умирающей земли. Составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа

— Это все, — сказал чернокнижник. — Ты свободен.

Кирдрик удалился через самую большую из пяти дверей, что имелись в библиотеке, и Шрю, открыв выходившее в уединенный внутренний дворик окно, позвал вновь прибывших пташек.

Девять маленьких серых безголосых птиц уселись рядком на подлокотнике кресла Шрю. Когда одна из них прыгала ему на руку, Шрю совершал пасс, вскрывал ей грудку и вытаскивал второе сердце, которое потом бросал в пустую чайную чашку. Затем Шрю наколдовывал каждой птице новое чистое записывающее сердце и размещал его в положенном месте. Когда он закончил проделывать эти манипуляции, девять птиц выпорхнули из окна, поднялись над внутренним двориком и целеустремленно полетели на юг.

Шрю позвонил, вызывая старого Боммпса, и, когда маленький человечек тихонько вошел в комнату, сказал ему:

— Сегодня их только девять. Пожалуйста, добавь зеленого чая для аромата.

Боммпс кивнул, безошибочно нашел чайник, стоявший где следовало, и ушел столь же уверенным шагом, как и появился, невзирая на слепоту. Через пять минут он вернулся с горячим чаем для Шрю. Когда слуга исчез, чернокнижник отпил глоток и закрыл глаза, погружаясь в свою почту.

Оказалось, что Ильдефонс Наставник вернулся из тех мест, куда бежал с Умирающей Земли, потому что забыл кое-какие из своих парадных бархатных костюмов. Во время снятия чародейской завесы с вычурного особняка надменного мага застигла толпа из более чем двух тысяч местных крестьян, объединившихся с пельгранами и деоданами — что было весьма странно, — и старый глупый Ильдефонс даже не успел дернуться или пробормотать проклятие, не говоря уже о заклинании, как ему заткнули рот, завязали глаза и обездвижили пальцы. Со старого дурня содрали одежду, амулеты, талисманы и чары. Как только к телу Ильдефонса прикоснулись чужие руки, его окружило мерцающее защитное Яйцо, но толпа просто отнесла мага в город и там захоронила в каменной тюрьме, сооруженной посреди площади Собраний, в одиночной камере, заполненной навозом до самого потолка и окруженной со всех сторон двадцатью четырьмя стражами и пятью голодными деоданами.

Шрю хихикнул и перешел к новости в следующем птичьем сердце.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Шрю резко выпрямился, и чашка, выпав из его рук, разлетелась на осколки.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Чернокнижник Шрю вскочил, заложил руки за спину и начал быстро ходить из одного угла своей обширной библиотеки в другой, закрыв глаза и сделавшись слепым, словно Боммпс, потому что он и впрямь столь же хорошо, как и Боммпс, знал и размеры комнаты, и ковер, и паркет, и полки, и столы вместе со всей прочей мебелью, что заполняла это огромное пространство, и ни одну антикварную вещицу он не сдвинул с места, не потревожил ни один открытый том. Шрю, по натуре своей все время находившийся в состоянии предельной сосредоточенности, сейчас был еще более собран, чем когда-либо.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Волшебники втайне считали Ульфэнта Бандерооза самым старым из всех — воистину старейшим магом Умирающей Земли. Но на протяжении многих тысячелетий, насколько эти волшебники могли припомнить, единственным достижением Ульфэнта Бандерооза на магическом поприще было руководство легендарной Непревзойденной библиотекой и Всеобъемлющим собранием тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Десятки тысяч огромных древних книг и чуть менее впечатляющие коллекции магических гобеленов, дальноглядов, говорящих дисков и прочих старинных предметов представляли собой единственное действительно великое собрание магических редкостей, сохранившееся в малозначащем мире Умирающей Земли. Ульфэнт Бандерооз принимал посетителей лишь изредка, повинуясь собственным капризам, однако на протяжении бесчисленных веков большинство ныне живущих магов успели побывать в Непревзойденной библиотеке и побродить в изумлении по лабиринту из книжных шкафов.

Без малейшего успеха.

На каждом предмете, являвшем собой часть Непревзойденной библиотеки, лежало не то проклятие, не то заклятие, позволявшее только Ульфэнту Бандероозу — и, возможно, кому-то из его помощников, что там работали, — понимать суть книг и вещей. Буквы на страницах менялись, прыгали с места на место и таяли, не позволяя расшифровать написанное. Говорящие артефакты бормотали невнятицу, заикались и частенько вовсе умолкали. Древние рисунки, гобелены и картины превращались в расплывчатые пятна и выцветали, стоило кому-то устремить на них пристальный взгляд.