Виктор Гвор - Другие семь дней

А поскольку, умудренный жизненным опытом папа закономерно боялся, что любимого сына, умненького, но маленького и толстенького, будут бить в школе, Фиме в четыре года пришлось познакомиться с самбо. К великому ужасу мамы: «Учить драться!!! Фима же приличный мальчик! Он же играет на скрипке и будет вторым Давидом Ойстрахом или Ицхаком Перельманом».

Как папе удалось добиться, чтобы четырехлетку приняли в секцию, и как тренер умудрялся работать с ним, без единого спарринг-партнера в хотя бы близкой весовой категории — тайна, покрытая мраком.

Но уже через два года не только ровесникам, но и пацанам на пару лет старше, связываться с Фимой не стоило. Заодно он перестал быть толстеньким, хотя маленьким и умненьким так и остался.

А еще через год первоклассник Фима увидел в кабинете труда сверлильный станок (ручной, еще дореволюционного выпуска, тот самый «Станокъ Феникса»). И пропал для окружающего мира.

Скрипка (Фимочка, тебе же прочат великое будущее, шо ты себе думаешь?!) была заброшена. Шахматы (у тебя уже второй разряд! Ты же почти Ботвинник!) — тоже. Школьная программа Фиме не была нужна до третьего класса, минимум, хотя посещать школу все равно приходилось. Домашние задания мальчик приспособился делать под партой во время следующего урока. Учителя этого демонстративно не замечали. В конце концов, ученика лучше в школе не было.

Фима попытался бросить и самбо, но тут уже вмешался папа. В отличие от жены, Фридлендер-старший не только хорошо знал, чего хочет, но и умел этого добиваться.

Всё остальное время мальчик пропадал в мастерской. Кроме «сверлилки» там были еще токарный и фрезерный. К концу первого класса Фима был в состоянии изготовить на них всё, что только можно было сделать на этих развалюхах в принципе. Заодно научился смазывать и ремонтировать сами станки. Ибо ремонтировать их приходилось регулярно. Возраст, неблаготворно сказывается не только на людях

В начале второго класса трудовик взял его на экскурсию к шефам, на завод имени всё того же Орджоникидзе. Экскурсия предназначалась для восьмиклассников, в рамках профориентации, но отказать Фиме педагог не мог. У ребенка прорезались фамильные Фридлендоровские черты: он знал, чего хочет, и умел этого добиваться.

Экскурсия Фиму поразила! Станки, на которых делают станки! Его место здесь! О чем он вечером и заявил родителям. Мол, в школе делать всё равно нечего, надо бросать и идти устраиваться на завод.

Когда маму отпоили валерианкой, состоялся семейный совет, на котором железный характер Фридлендера-старшего впервые нашел себе достойного противника. В итоге папой был предложен компромисс: Фима продолжает ходить в школу, продолжает заниматься самбо, возвращается в шахматы, начинает дополнительно изучать французский и вечерами, под руководством мамы, берет в руки скрипку. Взамен папа обеспечивает ему допуск на завод и хорошего наставника, а в дальнейшем не препятствует поступлению в станкостроительный институт, а не в медицинский или юридический, как того хочет, снова начавшая коситься на валерьянку мама. Известие о существовании станкостроительного института поразило Фиму настолько, что примирило даже со скрипкой. Только французский категорически заменил на немецкий, потому что лучшие станки делают в Германии, а там говорят на немецком. Что логично.

Каким образом преподаватель медВУЗа добился для ребенка пропуска на режимное предприятие — еще одна семейная тайна Фридлендеров. Но все обязательства обеими сторонами были выполнены тик-в-тик.

К десятому классу рацпредложений у Фимы было больше, чем у всех рабочих завода вместе взятых. Он уже точно знал, на какую конкретную должность на родном предприятии должен попасть. То, что на завод евреев не брали в принципе, волновало его мало. Вообще не волновало, если честно. Это было проблемой завода. До исполнения мечты оставалось долгих шесть лет…

Призы на олимпиадах всех уровней по математике, физике, немецкому и английскому языкам, золотая медаль школы, мастерские звания по шахматам и самбо, персональный концерт в филармонии, и красный диплом Станкина, полученный летом девяносто второго года.

Не то, чтобы Фима вообще не заметил перестройки. Просто не обратил на нее особого внимания, ещё в школе приспособившись читать книги по сопромату, не отвлекаясь на монотонное бормотание политинформатора.

К тому же, именно в эти годы к уже имевшимся Фиминым занятиям прибавилось новое увлечение, мгновенно развившееся от первых робких вечерних поцелуев в подъезде, до уверенных утренних на диване. В этом вопросе Фима тоже оказался совсем не промах, из-за чего сильно выросли объемы практики по самбо. Впрочем, то, чем занимался Фима в это время, назвать самбо, даже боевым, можно было очень условно.