Тэд Уильямс: Война Цветов

«Слишком уж легко тебе все давалось, — заявила ему мать несколько лет назад. — В школе все учителя нахвалиться тобой не могли, вот честолюбие и не развилось».

Надо было срочно чем-то занять себя — все равно чем. Жалко, что Джонни нет рядом. Посидели бы, подымили, попили холодного пива, потрепались о том о сем. Но Тео не мог себя заставить звонить ему и говорить про всю эту муть. Не сейчас.

Какая она была бледная! Будто из нее сердце вынули, а не какой-то несчастный плод.

Тео перешел в спальню. Там штабелями стояли коробки в ожидании момента, когда он приберет гостевую комнату — репетиционную, как он иногда выражался, хотя мог бы сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз сидел там с гитарой. Там предполагалось устроить детскую, и во всех этих коробках лежали детские веши. Лучше Кэт не видеть их, когда она вернется — приданое для малыша, и книжки, и мягкие игрушки, купленные ею на распродаже.

«Это ничего, что ими уже кто-то пользовался, — сказала она ему — только наполовину шутливо. — Малютку это не сглазит».

Выходит, сглазило. Это — или еще что-то. Тео чувствовал себя так, будто сам сглазил малыша, непонятно чем; чувство необъяснимой вины не давало ему покоя, словно загадочного происхождения пятно на одежде. Так или иначе, вот ему и занятие — все эти картонные коробки, которые могут довести Кэт до слез, когда она приедет домой. Надо отнести их хотя бы в гараж, чтобы не лезли ей на глаза первое время. Чтобы никакая плюшевая собачка не глядела на нее своими глазками-пуговками.

Оказалось, что в гараже не так-то просто найти свободное место. Там уже стояли другие коробки, со старой фантастикой Тео и прочим барахлом, а также неиспользуемые тренажеры и нераспакованные книжные полки — из-за этих шатких пирамид там даже машина с трудом помещалась, поэтому Кэт с приходом теплого сезона до поздней осени и не пыталась втиснуть ее туда. Осенью весь накопившийся за лето хлам хочешь не хочешь придется куда-то пристроить, чтобы машина снова влезла в гараж.

Когда Тео запихивал последнюю детскую коробку на перегруженную полку над верстаком, она взбунтовалась и съездила его по голове, оцарапав висок до крови, а книжки, лежавшие в ней, вывалились на ступеньки, ведущие в кухню. Висок саднило. Тео, как старик, уселся под лестницей, чтобы не нагибаться за каждой книгой. Старые, потрепанные, чьи-то давние любимцы. Винни-Пух, Доктор Сюсс* [1], Морис Сендак* [2]. Кэт, следуя своему принципу, покупала только подержанные, а единственную новую приобрел сам Тео — он просто не мог себе представить, как можно вырастить ребенка без этой книжки; в субботу он ни разу так и не поднялся достаточно рано, чтобы успеть на распродажу вместе с Кэт, однако свой вклад все-таки внес.

«Может, я и правда его сглазил?» Павшего духом Тео не хватало даже на то, чтобы высмеять себя за эту мысль. Он раскрыл книжку. Примитивные рисунки, на первый взгляд почти детские, притянули его к себе, как всегда. Неужели мама и впрямь читала ему это? Сейчас ему трудно было поверить, что его мать когда-то держала его на коленях и читала ему «Доброй ночи, луна»* [3], но слова он помнил, как катехизис. Маленький кролик в своей большой зеленой детской желает доброй ночи всем знакомым вещам, игрушкам и картинкам, гребешку и щетке, а еще, самое странное — никому.

«Доброй ночи, Никто». Он никогда не понимал этого — это место было самым волшебно-таинственным и в то же время самым страшным. Все остальное — маленький кролик в пижамке, огонь в очаге, мама-крольчиха, читающая ребенку на ночь — было понятно. И перечень предметов тоже, все эти стульчики и носочки, а потом вдруг пустая страница и «доброй ночи, Никто». Кто он, этот Никто? Дзен-загадка его детства. Иногда маленький Тео думал, что он и есть тот Никто из книжки, незримо присутствующий — как будто там, в книжке, знают, что он смотрит на крольчонка в его уютной комнатке, точно в окно заглядывает. Мать тоже этому способствовала — каждый раз, дойдя до пустой страницы, она произносила: «Доброй ночи, Никто. Скажи и ты „доброй ночи“». Может быть, она просто хотела, чтобы он попрощался на ночь с тем, кого звали «никто», но Тео всегда думал, что она называет так его самого, говорит, что теперь его очередь пожелать доброй ночи — вот он и желает.

Прошедшей зимой, после положительного теста, Тео иногда представлял себе маленькую девочку, сидящую у него на коленях — Кэт с самого начала была уверена, что будет девочка, хотя они еще не успели пройти УЗИ, — представлял, как она сидит, прислонившись головкой к его груди, и они вместе перелистывают эту книжку. В этих случайных мечтах он никогда не воображал ее себе детально — только головку в мягких кудряшках и тепло ее тельца. Никто. Она была похожа на Никто — такой в итоге и оказалась.