Ольга Лукас: Тринадцатая редакция. Книга 5. Неубедимый

«Так с тобой всегда, — думала она, а в голове звучал голос матери: «С тобой так всегда. Нашла работу своей мечты. Поработала. И всё, спеклась? Так и будешь всю жизнь мыкаться. И мужик тебя потом бро…» Э, нет. Перебор, мамуля.»

Но что делать, что делать, если она распробовала свою новую работу, почувствовала вкус и поняла, чего ей хочется на самом деле.

Быть рядом с книгами. Листать их, читать. Но не воспринимать книги как товар. Ведь на самом деле книга — это не товар. Кто-то что-то перепутал, всех запутал, или обдурил — и книги скоро будут продавать на развес, как бывшие в употреблении вещи.

Бывшие в употреблении книги. Это ведь совсем иное дело!

«Ну-ну. Размечталась. Надо было оставаться в районной библиотеке — на первой работе».

Это — снова голос матери.

«Я бы осталась, мамочка, — подумала Маша в ответ, — но ты так убедительно притворилась умирающей, что мне пришлось уволиться, чтобы ухаживать за тобой. И ты чудесным образом выздоровела. Не сразу я поняла, как устроена эта игра. А когда поняла, в библиотеке мне уже нашли замену».

Разворошив аккуратную папку с корреспонденцией, Константин Петрович кивнул каким-то своим мыслям и вышел в коридор.

— Ну что там с Космомаксом моим? — догнал его Виталик.

— Мы подумаем. И сообщим о нашем решении. Ещё вопросы?

— Ага. Вот такой вопрос у меня назрел. Кто спасает мир, пока вы там… это самое? — брякнул Виталик. И даже отскочил на шаг назад, испугавшись собственной наглости.

— Что??? — побагровел коммерческий директор.

— Ну, кто защиту держит, пока вы с Машей заняты друг другом. Мир-то беззащитный в этот момент. Его может любой злодей обидеть.

— А защиту в это время держишь ты! — с неожиданной веселостью ответил Константин Петрович и скорчил зловещую гримасу: — Повелеваю. И заклинаю. И насчёт двойной скидки спроси у своего этого КосмоМопса.

— Да, сэр… — промямлил ему вслед Виталик.

День клонился к вечеру. А может быть, ночь уже давно вступила в свои права. Или наступило утро, какое-нибудь обычное серое утро. Где-то люди спускались в метро, скользили по рекам и каналам катера с туристами, дети уходили из дому, плыли по небу облака. И все они были свободны! Пусть возможный маршрут пассажира метро ограничен существующими ветками. Пусть катер плывёт только по реке и каналу и не смеет взгромоздиться, например, на трамвайные рельсы или вырулить на шоссе. Пусть ребёнок, ушедший из дому навсегда, возвращается, как только почувствует голод. Пусть облака двигаются по небу, послушные дуновению ветра. Всё это чепуха по сравнению с жизнью, очерченной четырьмя стенами камеры да коридором, в котором вновь появилась невидимая прочная стена.

Эрикссон, казалось, вовсе позабыл про своего раба. Прежде заваливал делами, не давал отдохнуть, внезапно появлялся в камере и постоянно тормошил, требовал и вечно был недоволен результатами работы. И вдруг всё затихло. Проходили дни, последнее задание давно уже было выполнено, но учитель и не думал возвращаться. Блеклый персонаж — Дмитрий Олегович прозвал его «синтетический человек» — исправно появлялся в камере и приносил еду — где-то примерно два раза в день. Но день это был или ночь — неизвестно.

Летом Эрикссон расщедрился и выпускал своего раба попастись на травке в любое время. Но в какой-то момент — безо всякой причины — эти прогулки закончились. Потом в коридоре вновь появилась стена. А теперь исчез учитель, исчезла связь с миром.

Где находится эта светлая сухая комната без окон, день и ночь освещаемая лампой дневного света? В недостроенном здании на окраине Петербурга? Или в космическом корабле, несущемся сквозь пространство? Или глубоко под землёй? Или в специальном каком-нибудь субвремени и субпространстве?

Дмитрий Олегович отковырял в туалете кусок кафеля и выцарапывал на оштукатуренной стене не то завещание, не то поэму. Писал, зачеркивал. Снова писал. Когда он засыпал, приходил, вероятно, синтетический человек и убирал следы его творческой активности, а заодно и орудие письма. Но пленник упрямо находил тот самый кусок кафеля, наскоро приделанный к стене туалета в третьем слева ряду, ближе к сливному бачку, и всё повторялось.

А может такое быть, что Эрикссона без предупреждения перевели, например, на третью ступень? И он забыл всё, что было раньше? И забыл выпустить на волю своего раба. На волю выпустить, или убить, или распорядиться им более рационально.

Годы будут сменять друг друга, а он, всеми забытый, останется тут. Зарастёт бородой, как узник замка Иф. Истлеет его одежда, но кого стесняться, если никого здесь нет? Синтетический человек — не в счет. А однажды он всё-таки умрёт. Умрёт, так и не воспитав ученика, и будет наказан, в соответствии с шемоборскими правилами.