Вероника Иванова - Комендантский час

Первая, значит? Минуту, может быть, больше, мозги всех на Сотбисе впитывали в себя мельчайшие детали окружающей обстановки? И главное, до сих пор не могут забыть?

Вот оно! Попалось!

— И они могут все рассказать?

— Они?

— Пострадавшие.

— Почему нет? Подавить эти воспоминания насильно практически невозможно, но если вытаскиваешь их наружу, да еще и старательно проговаривая, происходит почти что естественное кодирование.

— Они не будут против, да?

— Кто?

— Люди, которые были в гостинице и уцелели.

— Ах вот ты о чем… — понимающе протянул Боря.

Да, именно об этом.

— Мне нужно знать.

Правда, толком не понимаю что.

— Кто-то мог видеть.

Не вытащить, не оказать помощь: тогда каждый был сам по себе, в прямом смысле слова и вряд ли думал о ближних своих. Но хотя бы краем глаза…

— Зачем? — Он снова уселся за стол, сложив пальцы так же, как во время беседы с очередным пациентом. — Ищешь оправдание?

Вот уж нет. Оно у меня имеется, и давным-давно. С рождения, можно сказать.

Не нужно гладить меня по голове и говорить: ты все сделал правильно. Потому что я все равно не мог сотворить ничего другого.

— Из тех, кто не успел уйти, никто не выжил.

Понимаю. И уже принял как факт.

— И если твой друг был, как ты говоришь, без сознания…

То сам выбраться из рушащегося здания не мог. Разумеется.

— Верить — вовсе не плохо. Даже полезно.

А я верю? Да, Вася не похож на человека, который, вывернувшись из замысловатых ловушек, так легко пропадет в примитивной. Но там, в номере, когда он лежал и не желал шевелиться…

— Он бы стал тебя искать? Если бы выжил?

Хороший вопрос. Понятия не имею. Хотя, чтобы получить свою маржу — да. И это только ближе подталкивает к выводу о том, что…

— Он мог растеряться. В смысле, после крушения и поля, и гостиницы. Под всеми этими потоками. И просто не помнит. Или помнит слишком много всего.

— Тогда давай дадим объявление, — предложил Боря.

— Какое?

— О твоем пропавшем друге. Вдруг кто-то откликнется? Или даже он сам?

Я думал об этом. Немного. Но отставил в сторону, потому что…

— Я помогу с системой. Только нужно указать имя, расу, внешнюю модификацию контура.

Вот-вот. Особые приметы, да? А что я знаю о Васе, кроме имени? И то не факт, что настоящее. Даже описать внешность не могу: не с собой же сравнивать.

— Ну? Хочешь попробовать?

Больно чувствовать себя таким бесполезным и беспомощным. А еще — бессильным.

— Не получится.

— Почему?

— Потому что я не знаю ничего нужного.

— Совсем ничего?

Признаваться в своей убогости и вовсе противно. Но если природа обделила меня, то к другим она же могла оказаться щедрее, верно?

— Я не смогу объяснить, кого ищу.

Наверное, это мучительно — помнить все вокруг, до последней молекулы, и все-таки так лучше, чем копнуть память и выяснить, что она полна ощущений, а не знаний.

— Но я смогу понять, видели ли мою пропажу другие.

На подобный поворот событий я даже не рассчитывал. Предложить свидетелям обрушения и выжившим постояльцам гостиницы внушительную скидку на врачебные услуги… Аттракцион невиданной щедрости. Нет, конечно, это могло дополнительно расширить клиентскую базу, заодно отрекламировав нашу «семейную консультацию», но Боря ведь вовсе не должен был идти у меня на поводу. И Миша — тоже. А оба согласились. И торжественно вручили мне аналог флешки, который надлежало прислонить к стойке системы информации, чтобы пустить объявление в местную сеть.

Хитрецы.

С одной стороны, вроде бы предоставляли мне право и честь собственноручно исполнить желание, с другой — наверняка втайне надеялись, что, пока доберусь до места назначения, сто раз передумаю.

И надеялись вполне обоснованно: тот автомат, что стоял на выходе из переулка, не работал. По причине полного разгрома. Изящная ажурная конструкция, раньше похожая на бутон, теперь растопырилась во все стороны лепестками ободранной астры и была мертвенно-темна.

Это выглядело как предупреждение свыше. Как предостережение от последствий реализации моей навязчивой идеи. И наверное, стоило повернуться и отправиться обратно. Домой. Но отступление означало бы…

Что я в очередной раз оказался лохом.

Флешка, стиснутая в кулаке, впилась своими краями в кожу, но боль не возвращала к реальности. Наоборот, насмешливо советовала: хватит рыпаться, Стасик. Ты не просто ничего не можешь сделать. Ты ничего не можешь сделать как надо.