Теренс Уайт - Хозяин

«Нет, — думал Китаец, — больше мне их пока подталкивать не стоит.»

В общем и целом, Шутька была довольна жизнью, поскольку близнецы были рядом, но и у нее имелись свои тайные горести. Кормиться на острове приходилось по большей части консервами, которых она терпеть не могла, а любимейшее из ее блюд было и вообще недоступно. Больше всего на свете Шутька любила копченую селедку. Каждую среду, — на следующий день после визита рыбного торговца, — в Гонтc-Годстоуне к завтраку всегда подавалась селедка. Для Шутьки это событие превращало среду в «красный день календаря», от которого велся отсчет недели. Не было селедки, не было и среды. В итоге весь календарь у нее сбился, как если бы Шутька была священником, у которого отняли воскресенье.

Сегодня как раз и была среда, и Шутька проснулась рано. Ей приснился мусорный ящик, доверху забитый похожими на гребешки селедочными скелетиками, — сзади у каждого оставался хвост, смахивающий на пропеллер игрушечного аэроплана, а спереди — золотистая головка с выпученными глазами и обиженным ротиком. Шутька проснулась, еще ощущая божественный запах, и подумала: «Лишь это вспомните, узнав, что я убита: стал некий уголок, средь моря, на чужбине, навек селедкою».

Детям-то что, — они молоды и легко приспосабливаются к новизне. Так или иначе, а они, несмотря на опасность их положения, обжились на острове, словно и впрямь приехали сюда на каникулы. Они плескались в дивном океане или изучали чудеса машинного зала, казавшиеся Никки нескончаемыми, пока добродушные техники болтали о футбольном тотализаторе, за которым следили по радио. Шутька же, в отличие от них, приближалась к преклонному по собачьим меркам возрасту. Ей недоставало не одной только селедки, но и многого другого, к чему привязываются пожилые люди, — собственного кресла, в котором так приятно посидеть у огня, закадычных друзей, вроде принадлежавшего Герцогине сеттера Шерри, и даже кухонной кошки. Она не испытывала удовольствия от перемены обстановки, от чужеземных островов, на которых и кролика-то не найдешь, все сплошь какие-то птицы, которые к тому же жутко больно кусаются. Нос вот ободрали. Ее томило неопределенное подозрение, что в любую минуту кто-то может выскочить неизвестно откуда и спихнуть ее в море. Подобная перспектива приводила ее, приверженную принципу личного выживания, в негодование. И селедки днем с огнем не сыщешь. Нет даже травы, — нечего пожевать, когда хочешь, чтобы тебя стошнило. Шаткость бытия и отсутствие домашних удобств начинали окрашивать в мрачные тона ее представления о человеческой надежности, каковые и прежде-то не были особенно розовыми во всем, что не касалось близнецов.

Шутька прошлась вдоль койки Джуди и тронула лапой глаз девочки, чтобы та проснулась. Шутька твердо знала, что когда человек не спит, глаза у него открыты, и этот прием, простой, как нажатие на рычаг игорного автомата, уже не раз доказал свою действенность.

— Шутька!

Было около четырех утра, когда они, спотыкаясь и протирая слипающиеся глаза, выбрались на воздух, решив, что Шутьке необходимо сделать свои дела, — в чем она совсем не нуждалась.

Уже вставало солнце. Или еще не вставало? В этих широтах краткая летняя ночь завершалась столь протяжной зарей, что уловить точный миг восхода было трудно.

Дети стояли посреди безветренного утреннего покоя, еще немного дрогнущие в ночных рубашках после теплых постелей, а опаловое, млечное, молчаливое море, — день ожидался жаркий, и на большой земле сейчас, наверное, висел росный туман, — море перетекало в бесцветное небо, не отделенное от него какой-либо чертой. Постепенно, покамест Шутька бездельно топталась вокруг, а морские птицы, уже занятые делом, хотя, быть может, и несколько сонные, слетали к морю, чтобы выловить рыбу, едва уловимые тона кармина и желтого кадмия, нежные и мягкие, как оперение на голубиной шее, проступили в призрачном храме рассвета. Солнце, которому еще предстояло набраться свирепости, мирно всплывало над дымкой зари. Океанские птицы, совершенно как обитательницы английских лесов, заголосили, кто во что горазд. В Гонтс-Годстоуне пение птиц на заре порой пульсировало звучащими волнами, словно кто-то остервенело терзал концертину, зажимая пальцем кнопку, не дающую нотам звучать. Здесь, в море, шум стоял, словно на празднике в сумасшедшем доме.

— Как приятно просыпаться.

Она намеренно не добавила «раньше других». Она имела в виду не то, что сегодня восход принадлежал только им, — просто ее охватило чувство, что живым быть лучше, чем мертвым.