Теренс Уайт - Хозяин

— Послушай, Никки, я не могу рассказать вам сразу обо всем. Я устал. И вообще это…

Он с трудом выдавил их себя извиняющуюся улыбку и закончил:

— Ну, это вопрос веры и морали.

Джуди никак не могла примириться с главной особенностью старика.

— Я все-таки не понимаю, как может человек дожить до ста пятидесяти семи лет.

— Ну, не знаю, — сказал Никки. — Он всего лишь на пятьдесят лет старше той французской шансонетки.

— Какой?

— Про которую папа рассказывал.

— А.

Пауза.

— Ты полагаешь, что и она могла бы разговаривать с ним без слов?

— А пожалуй, жуткое было бы зрелище, верно? — без тени улыбки сказал Никки.

Мистер Фринтон расхохотался и сказал:

— Да, и все, наверное, жаловалась бы на Ла Гулю, как та сперла одну из ее песен, чтобы спеть ее перед Эдуардом Седьмым, когда он был еще принцем Уэльским. Не иначе, как «Марсельезу».

Он посерьезнел и добавил:

— Вы сознаете, что при его рождении «Марсельеза» еще оставалась новинкой?

— Так вы уверены, что это правда?

— По-моему, достаточно посмотреть на него.

— Вообще-то, в Библии рассказывается об очень старых людях.

— Не только в Библии. Старый Парр, как полагали, прожил сто пятьдесят два года, только это нельзя было проверить, поскольку в то время не существовало свидетельств о рождении. О другом малом по имени Генри Дженкинс говорили, будто ему стукнуло сто шестьдесят девять. И была еще графиня Десмондская, про которую рассказывали, что она умерла, свалившись с яблони, когда ей было сто сорок лет, а даты рождения графинь люди, как правило, помнят. Муж ее совершенно определенно умер за семьдесят лет до нее.

— Интересно, что чувствует такой человек?

— Сомневаюсь, чтобы он вообще что-то чувствовал.

— Онемение?

— Только не умственное.

— А почему он так много пьет по субботам?

— Никто не знает. Я думаю, это как-то связано со здоровьем его рассудка, своего рода прием лекарства.

— Вроде английской соли?

— Почему бы и нет?

— Кстати, кто он такой?

— Просто старик, родившийся за десять лет до Дарвина. Был когдато сельским джентльменом, как ваш отец. Только он все жил и жил и все думал, думал. Надо полагать, жизнь у него была одинокая.

— А зачем его надо убивать?

— Надо.

— Но зачем?

— Затем, что хватит с людей диктаторов.

— А чем они нехороши?

— Тем, что человек должен обладать свободой выбора между правильным и неправильным.

— Даже если он выбирает неправильное?

— Да, я это так понимаю.

Джуди, все время напряженно размышлявшая, спросила:

— Для чего он хочет завладеть миром?

— Чтобы им управлять.

— Но для чего?

— А ты посмотри, на что этот мир похож.

— Ты и не ведаешь, сын мой, — вдруг сообщил Никки, — сколь малая мудрость потребна для управления миром.

— Вот именно.

— А если он станет им управлять, лучше будет?

— Он говорит, что лучше.

— Но будет или не будет?

— Никки, сейчас нами управляют люди вроде президента Эйзенхауэра, сэра Антони Идена и мистера Хрущева, или кто у них там теперь? — и все они вооружены атомными бомбами. Большая часть политиков едва-едва способна написать собственное имя или прочесть подпись под карикатурой. У них слишком много времени уходит на то, чтобы побеждать на выборах, когда им еще учиться? Вместо того, чтобы читать или развиваться, им приходилось пустословить на митингах, и тем не менее оружие находится именно в их руках. Неужели ты не выбрал бы руководство мудрого полуторастолетнего старца, да притом всего одного, — взамен соревнования тех, кого мы имеем?

— Конечно, выбрал бы.

— Вот и я держался таких же взглядов. Прежде всего, в этом случае мир стал бы единым.

— Тогда почему же вы собираетесь его убить?

Мистер Фринтон, казавшийся еще более утомленным, помассировал пальцами глаза и ответил:

— Он выдалбливал этот остров в течение сорока лет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Еще никаких атомных бомб не было.

— Если он намеревался стать диктатором еще до бомбы, — пояснила Джуди, — значит, ему просто хочется быть диктатором и все.

— Правда, он мог их предвидеть, — честно признал мистер Фринтон. — Мы с вами вроде собак, обсуждающих человека.

— Никки тоже так говорил.

— Я верил в его правоту еще несколько дней назад.

— И что же заставило вас изменить ваши мысли?

— Да ничего. Просто они понемногу менялись все это время.

И стиснув кулаки, позабыв о слушателях, он продолжал, обращаясь уже к самому себе: